Николай Ашешов - Раны любви

— Не знаю, — лениво ответил тот. — Может быть, вот на этой тройке прямо на вокзал и проеду.

— Очень просто, — громко сказал ямщик.

— Очень просто, — засмеялась Ольга и протянула с той же преувеличенной важностью руку Беженцеву.

Он задержал эту мягкую руку в своей и молниями пронеслись у него желание сжать эти нежные пальчики так, чтобы они захрустели, чтобы брызнула кровь и чтобы эта лживая красавица застонала бы от боли и на коленях попросила бы пощады.

Но мелькнули в глазах Ольги добрые огоньки, и Беженцев, целуя руку, слегка к ней прикоснувшись холодными губами, почтительно сказал:

— Надеюсь завтра откланяться. Вечером я еду непременно.

— Если будете еще раз в Москве, непременно заходите к нам, — говорит Ольга, стоя в полуоборот и нажимая кнопку звонка к швейцару. И так равнодушно и таким ледяным голосом говорит она, что Беженцеву хотелось расплакаться…

Дверь открыта. И плавно, и медленно скрывается за ней Ольга. Едва пожав руку Курченинову, Беженцев бросился к тройке и крикнул:

— Ну, сломя голову! Дави всех по пути!

Тройка помчалась, тяжелая и грузная. Лошади хрипели и вздрагивали под кнутом. Но не было все же впечатления быстрой езды, и со скрежетом Беженцев тосковал об автомобиле, который так идеально быстро мчал вперед и в котором она, Ольга, была так прекрасна и так близка. Неужели все это сон о прекрасной Аннабель Ли, сон, который никогда, как все сны, не повторится?

Было уже пять часов утра. Взяв ванну, Беженцев бросился в кровать с твердым намерением немедленно заснуть. Позвал к себе свои обычные видения, которые успокаивали его — воспоминания детства. Такие чистые, нарядные. Много света в них и любви. Не такой, как теперь. И всегда эти воспоминания согревали его душу теплом и негой. И, отдаваясь им, как вечному сну своему, обыкновенно отдавался он крепкому реальному сну.

Но сейчас тревога в душе прогоняет все призраки, кроме одного.

Стоит Ольга и мучительно смотрит на него.

И говорит:

«Разгадай, и тогда я — твоя…»

Сказала она это, или нет?.. Нет, не сказала… Но что она говорила?

И красными вспышками зажигаются в его мозгу ее слова:

«Потому что люблю… Теперь — бездна… Он спасает меня от правды… Ненавижу правду…»

Мучительное уравнение. Все из неизвестных. И все-таки это — самая лучшая загадка жизни, которую Беженцев когда-либо встречал…

И беспомощно барахтаясь, как утопающий, в этих полусловах-полунамеках, Беженцев дождался позднего рассвета, не смыкая глаз.

К утру он стал забываться. Прилегли к подушке новые тени. Сделалось теплее на душе. Поплыли какие-то образы, мягкие и баюкающие. И голоса зазвучали, успокаивающие, как голос матери.

И вдруг резкий стук в дверь.

Беженцев открыл глаза и машинально посмотрел на часы. Без четверти девять. Кто это может стучать? Телеграмма? Не от кого. Давно он «в отпуску» из департамента любви. И некому посылать нелепые, истерические, угрожающие и молящие телеграммы.

Стук повторился.

— Кто там? — сердито и резко закричал Беженцев.

— Барин, вас спрашивают.

Беженцев застыл. Кто? Она? Или глупый муж, только к утру понявший, в чем дело?

— Пожалуйста, спросите фамилию.

— Вот карточка.

В тревоге, точно сброшенный с большой высоты, Беженцев весь в туманных предчувствиях соскочил с кровати и быстро стал одеваться. Захлопнул чемодан, из которого неряшливо торчали небрежно брошенные туалетные принадлежности, осмотрел всю комнату и, наскоро освежив лицо и руки одеколоном, открыл дверь.

В дверях стояла Ольга.

В той же ротонде. Такая же спокойная, с тем же ласковым светом своих ясных глаз.

Беженцев отступил. Ольга вошла и закрыла за собой дверь.

И, когда он протянул свои руки, Ольга, гибко уклонившись, прошла вперед и, сбросив ротонду, опустилась в кресло.

Голос Ольги звучал ясно и твердо.

— Когда мы приехали, у мужа на столе лежала срочная телеграмма. Его вызывают в Клин по неотложному делу. Он уехал с первым поездом. Я пришла к тебе проститься. Я не спала. Я думала о тебе. Я читала те главы из твоего романа «Грани сердца», в котором ты описываешь сцену последнего прощания влюбленных. Я плакала. Я хотела увидеть тебя еще раз. Потому, что раньше я любила тебя за твои произведения. А теперь люблю тебя за твою душу.

Беженцев сделал шаг и, склонившись, обнял ее, положив голову на ее колени.

— Теперь ты молчишь. Это — хорошо. Страдание никогда не кричит.

— Кто ты? — не подымая головы, спросил Беженцев.