Лидия Авилова - Обман

— А ведь ещё недавно, — продолжал он, — вы говорили мне, что сделали бы многое, чтобы быть мне немного нужной и полезной. Я думал, что вы мне друг, что вы немного любите меня.

Она оглянулась на него испуганными глазами и сейчас же потупилась, скрывая своё недоумение и свою беспомощность.

Он не спускал с неё глаз и странная, жуткая улыбка кривила его губы.

— Скажите же мне теперь, что это неправда, что я ошибся, — настаивал он. — Вы говорили это только так, как говорятся пустые, любезные фразы?

Она быстро повернулась к нему и положила руку на его плечо.

— Ах, Сеня! — сказала она, и в звуке, которым она произнесла это имя, были и упрёк, и нежность, и боль.

— Нет? — спросил он глухим голосом и с силой задержал руку, которую она намеревалась отнять. — Нет? Вы не притворялись? Вы не лгали? Но чего же вы испугались, в таком случае? Чего вы боитесь и теперь? Так, хотите, я скажу вам: я знал, я давно знал, что вы любите меня, и, быть может, настало время, когда эта любовь стала мне нужной, необходимой, и я хочу увериться, что она есть.

— Что вы говорите? Что вы говорите? — с отчаянием вскрикнула Катя, делая новую попытку высвободить свою руку. Но он держал её крепко, а его лицо, с возбуждёнными, злыми глазами, было так близко от её лица, что она не знала, куда глядеть, и поворачивалась то в одну сторону, то в другую.

— А зачем молчать? — быстро возразил он. — Если я противен вам, скажите мне это сейчас, скажите скорей…

— Нет, мы не будем говорить ни о чем, — защищалась молодая женщина. — Умоляю вас, Сеня… Умоляю… Я не знаю, что с вами, но пожалейте и себя, и меня.

— А если мне нужна, если мне необходима твоя любовь? — повторил он глухим шёпотом. — Если это — моя последняя надежда удержаться в жизни, ещё раз обмануть самого себя… Будем подлыми, будем низкими, но будем искренни. Не будем силиться казаться выше, красивее, сильнее, чем мы есть на самом деле, и, с презрением, с ненавистью к себе и друг к другу, отдохнём!.. Отдохнём от всех этих напускных чувств и мучительных дум… Я хочу жить, Катя…

Властной и нервной рукой обнял он её за плечи и притянул к себе, а она покорно, бессильно прильнула к его груди; а когда он откинул с своего плеча её голову, он увидал бледное, безжизненное лицо и глаза, полные ужаса и страдания. Тогда он опомнился. Торопливо, трясущимися руками отклонил он её на подушку и, не глядя, не оборачиваясь, отошёл к окну.

Он слышал, как она приподнялась, как она вздохнула несколько раз глубоко и неровно, а потом быстро встала и прошла несколько шагов по комнате. Он понял, что она надевает шляпу и сейчас уйдёт. И вдруг ему мучительно захотелось видеть её ещё раз, не отпуская её до тех пор, пока он не выпросит, не вымолит у неё прощения. Во всем существе его произошла внезапная реакция, и он вдруг почувствовал себя до такой степени жалким, слабым и несчастным, что потребность прощения, потребность участия заглушила в нем стыд и сознание непростительности вины. Он сознавал только свою личную невыносимую боль, ужас одиночества, ужас невозможности спасения… И в этом хаосе чувств уже не работала, а только беспомощно билась его усталая, сбившая мысль.

Он обернулся и встретился глазами со взглядом Катя.

— Не уходите! — жалобным тоном больного ребёнка попросил он и даже протянул к ней руки.

Она так мало ожидала такой просьбы, что удивление на одну минуту точно приковало её к месту.

— Не уходите! — повторил он. — Я не знаю, как следует относиться ко мне…

— «С презрением и ненавистью!» — вдруг вскрикнула она, отвечая ему собственными его словами. — С презрением я ненавистью…

— Катя! — кротко перебил он её. — Я не вас хотел оскорбить… Я не помню сейчас, но у меня была мысль…

Он провёл рукой по лбу и глазам.

— Всё было ясно, а теперь… всё спуталось, и я не могу объяснить…

— Нет, нет, нет! — быстро заговорила Катя. — О, Боже мой! Разве мне нужны объяснения? Для меня только теперь всё ясно, всё ясно…

Она торопливо прошла к двери и несколько раз дёрнула ручку.

— Ах, Боже мой! — простонала она. Но дверь открылась, а через минуту Агринцев слышал, как Катя вышла из квартиры на лестницу.

На следующий день, Рачаев стоял в передней Агринцевых и, не снимая шубы, писал что-то на клочке бумаги.

— Это вы, Василий Гаврилович? — окликнула его из гостиной Вера.

Он обернулся и сделал к ней несколько шагов.

— Опять вашего нет дома! — сказал он, протягивая ей руку и уже не выпуская её ручки из своей. — Подождите! — попросил он. И, предварительно вытерев бороду и усы платком, поцеловал эту ручку сверху и в ладонь.