Array Сборник - Вечное возвращение. Книга 2 - Рассказы

Известная Вам Дуня».

Засвистело в груди, как будто шел далеко и устал порядком. Однако встал и начал ходить туда-сюда, туда-сюда. И на дым табачный ноль внимания, а тот слепой, сзади тянется, утешить хочет, а не видит.

Тут надумал Кронид Семенович и зашаркал быстро к племяннику, душу отвести – больше не к кому, – и сперва торопился по коридору, а потом все медленней, и когда постучал, то остыл, раздумал и назад в комнату пошел.

– Дядя, дядя, ты что?

– Нет, Сашечка, ничего, ничего. Хочешь, кисет тебе отцовский подарю, отца вспоминай.

– Спасибо, старина, это ты хорошо надумал.

Дверь притворил и вернулся к приятелю:

– Дядька тут у меня, старый режим, век доживает – чудной старикашка!

И писал у себя за столом Кронид Семенович:

«Евдокия Власьевна, получил ваше письмо и спешу ответить. Прошу вас, пожалуйста, пока я жив, ко мне на квартиру не прибывать, так как личность ваша мне очень теперь противна. Если и сын мой похож на вас, то, значит, и он будет лгуном и прохвостом. За что обидели? Очень давно не писал писем, а сейчас такое бранное и, может, последнее, так как свищу очень.

Когда умру, обязательно придите шифоньер взять для сына, а зеркало племяннику – пусть на себя любуется. Письменный стол и примус на возмещение похорон. Также прошу вас взять известную вам книгу, куда я все записывал, она будет на столе. Сохраните ее для сына».

Подписался и почувствовал, что теперь навсегда пришел тихий порядок, как у всех одиноких, и сказал вслух:

– Верно, верно, – щучьи мощи никому не нужные – пора уходить!

Встал, подошел к шифоньеру, открыл ящик, облокотился и долго смотрел на наколку бисерную и пустой одеколоновый флакон.

Потом опять сел за стол, открыл книгу и записал:

«На другой день после великого наводнения видел, как одна старушка чайником воду из своей подводной конуры отливала. Видать, измучилась, руки дрожат, чайник расплескивают, и никто ей не помогал».

Провел рукой от глаза книзу по щеке и пегому усу.

И приписал по обычаю, только не так разборчиво: «Вот и мне одиночества своего не вычерпать».

Про Савку Кляву и про галку. Тут и про Васку и про парнишек разных.

Не такой, как вы, читатель, был Савка Клява, и говорить про него я буду по-другому.

Ну так буду говорить, как рассказывал комсомолец Митька Пирожок.

Братва с «Ящичной» сразу же признала Кляву, как его прислали с биржи. Да и Клява парнишка был что надо. Мог держаться против любого, да и «бобика», говорил, не боится.

– Меня замел милюк один с самогоном в живопырке. Ну и «дуру» в нос, чтоб за ним хрял. А я ему: «Скинь, говорю, дуру, а то не пойду, вези на извозце тогда».

Ну, известно, братве и крыть нечем. А чтобы не поверить ему – и в голове не было. Потому, кто как горловит: шпана, револьвер в пример, шпаллером зовет, а милицейского – милифраном. А Савка – «милюком», да «мильтоном» его, а револьвер – «бобиком», да «дурой». Значит из грачей, из настоящих…

Признавала Савку и комсома после того, как он частушки на попа сочинил.

– Кляву бы в работу взять, парнишка полезный.

Это организаторша комсомола, Васка Гривина говорила.

А он тут как тут, за куревом в коллектив прихрял.

– Даешь, братва, дыму, – частушку настучу.

Ну, дали. А он и начал. Вначале все честь-честью выходило. А потом такого начал лепить горбатого, да все матом, что только на его боках бы и отыграться, кабы дисциплина комсомольская позволяла бы.

– Хулиган! – не устояла все же Васка, да как хлестанет его по басам – только щелкнуло, и вся щека как из кумача стала. И выгнали его.

Само собой комсома не знала, что Клява впервые частушки свои вслух читал. А как же, по его выходило: горловить что-либо вслух и не крыть матом? Думать и то никак нельзя без мата… Да и девчонки его слушали.

А девчонок он презирал хуже чего нет на свете. У него и язык бы не повернулся назвать какую-нибудь девчонку по имени. Шкица или шмара – самое настоящее их имя.

А назови его кто-нибудь Савой, в пример, – сдохнет со стыда от такого уничтожения. Хулиган, братишка, жиган – вот самые истинные слова.

Но тут от Васкиного «хулигана» впервые Савка скривил рожу.

Само это слово, говорю, привычное, и никакой в нем обиды. Но то-то и оно, как оно было сказано. По-настоящему было сказано, всурьез, без всякой похвалы выходило, а с самой что ни на есть обидой. Положим, бабы и всегда норовят без похвалы и с обидой говорят, только ничего не получается у них, а тут получилось. Потому Васка не какая-нибудь мокроносая, а самый делаш, которую хоть в налет бери, кабы не комсомолка…