Array Сборник - Вечное возвращение. Книга 2 - Рассказы

Об чем соболезновать? Не об чем. Все понятно, все идет, как должно ему итти. Старик скосил на синеблузого взгляд и, из осторожности еще не меняя позы, – вдруг да разговор не удастся, обманет человек – полуспросил, полуутвердил:

– Вот, значит, мы и проехались.

Пассажир быстро взглянул на старика и ответил вопросом:

– Московский?

– Из-под Сергееву Троицкого, – ответил старик и осторожно, боясь свихнуть выпрямленную свою бороду, повернул лицо к собеседнику.

– Надо полагать, ссадят, – сказал пассажир. – Далеко не доехал?

– Мы, можно сказать, еще и не начинали, – засмеялся старик. – Нам, товарищ, ехать и ехать до пресечения сил.

Одна из старух, поменьше, худенькая, размяла губы и с тайным удовольствием произнесла:

– Половину-то се-таки откачнули. Чего зря говорить.

Пассажир бросил на пол докуренную папироску, растер ее сапогом, как плевок, и присел на корточки, хрустнув костями.

– Да вы куда же, чудаки, курс-то держите? – спросил он.

– Вот у меня сидит шематониха, кума моя, – ответил старик. – Она все. Поедем, говорит, Тимофей, народ посмотреть и себя показать.

– На курорт, стало-быть, едете, – сказал пассажир, рассмеявшись. – Вот, черти. Старые вы, а понятливые.

– Мы-то, товарищ милый, начали с лавров, – стал об'яснять старик. – Насчет курорта это мы по дороге сообразили, а из дому ехали – по святым пройтись.

– Из Сергиева-то? – удивленно спросил пассажир. – У вас же под боком своя лавра, чего вам по чужим таскаться.

– У нас теперича музей, – промолвила та же худая, коротенькая старушка. – Нипочем все зарезали, весь народ откачнули от лавре, ни к чему доступу нет.

– Вот и принуждены за тыщи верст мучаться, – вставила вторая, молчавшая до сих пор.

Была она высока и по-мужски обтесана в бедрах, на лице ее, хорошо пропеченном, как куличная корка, ходили жилки коричневого румянца, а голос был тяжел и неподатлив. Старик поднял глаза кверху и остро вгляделся в стену вагона, будто увидел за нею висящий в снежных облаках лаврский Сергеев, отлакированный голубою лукутинской ночью.

…Снег отлунивает синею искрою и над туманно-розовой лаврой ходит скуластая монгольская луна. Розовые утесы лавры в золотых цветах куполов далеко видны из окружных снегов…

– Да, у нас лавра, – торжественно и довольно произнес старик, глядя вверх. И добавил, опуская глаза и переводя на тему: – А про музей, кума, твое слово не у места.

Он укоризненно помотал бородою и снова подтвердил:

– Не у места, нет. Ведь, раньше-то и музея, милый товарищ, не было, – обратился он к пассажиру, – а все равно по чужих святых ходили. У себя, знаешь, интересу какого-то нет. Свое оно и свое. К своему никакой доверчивости нету. Ну, и ходили по чужих. В музею я не бывал, ну, и в лавре нашей не бывал, а лавра – я тебе прямо скажу – у нас богатая, красивая, совершенно таких нет, ей-богу.

Старик опустил колени, заложил ногу за ногу и обстоятельно стал рассказывать о лаврских хождениях, о том, кто куда ходил, кто что делал. Сам он, – говорил Тимофей про себя, – человек большей частью невыразимый, мало знает, а много понимает, сам он ходить не мастер, да вот – кума, давний друг, отчаянная шематониха, на всю жизнь беспокойница, она вот покою никогда не дает, на чужие места соблазняет.

– Она у меня, скажи на милость, до самого Уралу доходила, – сказал старик с гордостью. – Куда хочешь, такая уж ходкая старушка родилась. А сами мы – скажу я тебе – самые бедные бедняки. У троих у нас десяти десятин нету. Бедные, что называется.

– Где же были теперь? – спросил пассажир и, вынув коробку папирос, сам взял и предложил старику.

Закурили. Дым раскрутился на нити и утонул в темных углах.

– Ну, в Киеве-Печерской только и были, – отозвалась старуха, кума Тимофея.

– А задумано у куме моей, – сказал старик, – до самого Ахфону пройтись.

– Отменили и там, – сказал пассажир.

– Отменили?

Старуха отчаянными глазами посмотрела на говорившего.

– Твердо говорите, товарищ? – переспросил старик.

– Твердо, – ответил пассажир, поднимаясь на ноги и опять хрустя коленями. – Курорт устроили.

– От тебе и раз, – вымолвил старик, – от тебе, кума, и задача.

– Все равно поедим, раз начали, – решительно сказала старуха.

– А то вернемся?

– Ни по чем, – сказала кума.

– Столько проволоклись… – сказала другая.

– И то правда, – согласился старик. – Одное мне жаль, по чекам затаскают. Интересу мало.

Пассажир докурил папиросу, кивнул старикам и ушел в вагон.