Array Сборник - Вечное возвращение. Книга 2 - Рассказы

Паровоз загромыхал по ухабам стрелок и хрипло завопил.

В прошлом году тоже вот собрались так до турецких земель дойти. Весна взошла ранняя, баловная, но веселая. Вместе со снежными ручьями потекли на юг мужики из Рязани и Суздаля. Крепко пошел мужик косяками, как кочевая птица. Шел мужик всеми, какие есть, путями – и из-под Киева, и из Царицына, и с Гурьева, шел он на самых ходких поездах, кружил сотни верст, огибая начальство, шныряя с запада на восток, с севера на юг, с юга опять на север, не стесняясь сложностью географии, а соблюдая лишь интерес времени.

А дороги были – помнится – легкие, уходчивые. А солнце было сквозным, текучим и щекотно просачивалось в тело. Дни шли покойные, невозмутимые, медленные, а ночи бежали нервные, судорожные, громосверлящие. В такие ночи, когда звездный тик сторожко подергивает небо и птицы пищат и просыпаются от счастливых видений, быстр в такие ночи сон. За казацкими степями шли горы. Горы были неожиданны, как мысли. Они радовали сложной пространственностью, хитрыми ливнями и многими красками, возлежащими на горах, как вторые отраженные облака. Иногда заблудший северный ветер разгонял в воздушных озерах меж гор свою суетливую рябь, тогда облака горных красок сжимались в плотные зелено-багровые тучи и зловеще и жутко тучнели, грозя вдруг разлиться ливнем теней. За степями шли горы, а за горами, сквозь невода лесов, отражаясь на кайме неба, забрезжило море, такое страшное русскому сердцу и непонятное, и жуткое и оттого любимое.

И на небе отражались еще горбатые русские дороги.

В прошлом году весна была баловной, замоталась в истерике дождей, а падшие на-земь дожди сползлись в реки и пошли речными ящерами поперек дорог. Пришлось в тот год старикам свернуть восточнее и уйти в трущобы грузинских селений. Народ был бедный и неразговорчивый, но гостеприимный. Стариков поставили бить щебень для строящегося шоссе, потом перевели чистить нужники в милицейском участке, а потом напутствовали дальше. Вышли тогда старики к вросшей в лесные заросли железной дороге, перекареженной временем. Шпалы лежали старым, местами затянувшимся рубцом на зеленой коже земли. Отсюда плутали все дороги и ох, как здорово пришлось отощать старикам на траве да ягодах. Зато, как только вышли к жилью, круто повернули на север, к железному тракту.

А кто его вот знает, какое сейчас выдастся лето?

– Значит, держаться плану? – спросил старик и не подождав ответа, важно и строго решил: – Правильно, чего там. Держитесь, бабы.

Агент ОГПУ гостеприимно поманил их пальцем. В его дежурной комнате было жарко и пахло согретой, готовой загореться от жары бумагой. Старики сгрудились на деревянном диванчике у дверей. Усадив их, агент вышел, закрыв дверь на ключ, отправил поезд и вернулся.

– Что рано поднялись? – спросил он. – До весны далеко.

Позвонил телефон.

Агент взял трубку, посмеялся в нее, сказал:

– Да вот они тут сидят. Ладно. Ну, чего там. Ладно.

Он положил трубку, снял фуражку и, открывая служебный разговор, спросил:

– Какая вам фамилия будет, старичок?

Узнав фамилию, он порылся в грязной, курчавой по углам алфавитной книге и переспросил внушительно.

– Мозляк Тимофей? Ну, и рецидивист, значит. Очень просто.

– Как посчитаешь, так и будет, – покорно отозвался старик.

– Да чего тут считать, – сказал агент. – В прошлом апреле месяце кто у меня сидел? Вот тут записано, Тимофей Мозляк сидел.

– Не запомню, – ответил старик, – у меня память трудная, а вас тут много народу комиссарничает. Одно скажу – в прошлом годе записали меня за тюриста и отпустили безразговорно.

– Врешь, не отпускали тебя.

– Врать стыдимся, прямить, товарищ, боимся, – ответил старик. – Не угадаешь на вас, я скажу. А по чистой если по совести – так просто, знаешь, на воздух мы вышли. Куда нам кинуться?

– В старое время, товарищ, для нас каждый монастырь был открыт, пожалуйста. Пришел, ночевать попросимся, денек отгостил и покорнейше иди в огородике погребстись или возле скота прибрать, или еще что. Поработал, отдохнул на легких харчах, посмотрел на народишко – и понес дале до пресечения своих сил. Куда ни придешь – нигде тебе отказу нет. Хочешь плати, хочешь отработай. Думаешь, за святых ходим? За себя ходим.

Старик постучал толстым оловянным пальцем по краю стола и убедительно добавил:

– Никоим образом не пытали, как ты, людей. Никоим образом. Всех уважали, кто приходил.

– А то, – он распахнул руки, возмущаясь всей грудью, – прихожу в Таспру, здоровкаюсь, я в тех местах еще при Лев Николаиче покойнике бывал, просюсь на садах поработать, а мне вопрос – чем, говорит, папаша, вы больные? Да я, говорю, ничего себе, я не больной, не бойтесь, никогда за мной такого не было, я не заражу. А они говорят – ну, раз вы здоровые, катитесь на всякие стороны. Мы, говорят, от больных очумели, а тут еще здоровые набиваются. Это что же такое, а? – старик строго посмотрел на агента, и борода его затряслась, металлически шелестя.