Михаил Кузмин - Несобранная проза

Монт прислушалась к его интонации, тревожно замолчала и, только спустя несколько секунд, спросила тихо:

– Это происходит в Норвегии?

– Я не знаю. Там, где вы, там и происходит.

– Вы мне объясняетесь в любви?

– Я просто вас люблю и не могу без вас существовать. Если бы вы были свободны, если бы у вас не было жениха…

– Какого жениха?

– Вашего жениха Курта.

– Да, да. Так что бы тогда было?

– Было бы гораздо проще и радостнее.

Елизавета Васильевна встала и, пройдясь немного по комнате, снова спросила:

– Где всё это происходит?

– У вас в доме.

– Нет, я хотела спросить вас, к кому относится ваше признание: к Лизе Монт, норвежской девушке, или к Елизавете Васильевне, васильеостровской жительнице.

– Я не знаю.

– Лиза Монт живет в северной стране, у нее светлый, просторный дом, она бегает на лыжах…

– И у нее есть жених Курт.

Илья Васильевич умолк печально. Молчала и Лиза, ходя по комнате, заложив за спину руки. Наконец, Шубкин робко сказал:

– Только, дорогая Елизавета Васильевна, не играйте сейчас на скрипке!

Та посмотрела на него с удивлением, словно подумала, не сошел ли он с ума, и несколько сердито сказала:

– Зачем же я буду сейчас играть на скрипке?

Походя еще несколько по комнате, хозяйка начала ласково:

– Послушайте, дорогой Илья Васильевич, лучше не переезжайте на Васильевский остров. Я вас люблю. И вы меня, но между нами стоит Курт. Это происходит в Норвегии, хорошо?

– Я везде люблю вас…

– Но между нами стоит Курт.

– Но вы меня любите?

– Люблю. Или хотите так: никакого Курта нет. Это просто мой добрый родственник. Но тогда никакой Норвегии нет и ваших планов – ничего нет.

– А вы меня любите?

– Не знаю. Мы с вами даже незнакомы. Мы познакомились лишь в Норвегии, на Васильевском Острове не встречались.

Илья Васильевич, подумав, нежно взял руку Лизы и произнес робко:

– Да, вы – Лиза Монт, пускай существует Курт, но мы – в Норвегии, и вы меня любите.

Шубкин тихонько гладил руку девушки, потом нежно поцеловал ее и спросил:

– А все-таки кто этот Курт?

– Мой жених, – отвечала Лиза и рассмеялась.

Когда Илья Васильевич ушел, Монт долго стояла у окна, наконец, произнесла:

– Конечно, так и нужно, но все-таки какое присутствие духа!

Потом вздохнула и взялась за скрипку.

Протекло уже пять лет с того времени, как происходила предлагаемая вниманию читателя повесть. При теперешнем темпе жизни пять лет равняется почти пятидесяти годам, а возвращаться к событиям, скажем, 1912–1913 годов требует некоторого усилия памяти. Тем не менее, мне казалось уместным запечатлеть некоторые «воспоминания», тем более, что, по-моему, в герое моем отразились не столько влияния его происхождения и воспитания, сколько личный характер и общая атмосфера успокоенного застоя, где уже чувствовались посевы будущих распадов и возрождений.

С тех пор мы не выходим из исторических событий: тяжести и горести войны, радость освобождения, конечно, отодвинули очень далеко от наблюдателя «фанфаронствующий» аспект наших Федей, но когда события сменятся состоянием и существованием, вероятно, Феди снова найдут применение своему бестолковому характеру, или, вернее, снова не найдут применения.

Замечу еще, что рассказчик, от лица которого ведется повествование, не есть автор, равно как и все действующие лица повести имеют портретное значение не более, чем в любом психологически-бытовом произведении.

Конечно, всякие исторические или общественные явления в полном своем значении могут представляться только тогда, когда сгладится все случайное, частное, мелкое или героическое, то есть, когда все живое и движущееся омертвеет, схематизируется, обобщится. О нашем недавнем прошлом ясно судить будут не дети наши, а внуки, а то и правнуки, нам же жизнь преподносит только винегрет подробностей, смешных и потрясающих, возвышенных и жалких, смех и горе, высоты и низины. И вдруг выхлестнется такой человек, что только руками разведешь и не знаешь «он ли согрешил или родители его», когда, в сущности, ни он, ни родители его, а просто явлен человек для того, чтобы были видны не одни детали, а чувствовались наглядно какие-то объяснения и смысл многих, казалось бы, эфемерных моментов. Их можно было бы назвать личностями типическими, если бы они не оставались в то же время людьми вполне живыми: с руками, ногами и всеми человеческими противоречиями и несообразностями.