Михаил Кузмин - Несобранная проза

Илья Васильевич скорее всего был поэт без возможности применить иным способом свои поэтические способности: в своем роде министр без портфеля, он очень конкретно увлекался своей теорией, вкладывая в своё увлечение такую наивную жажду точности, что его искренно огорчало отсутствие в Петрограде некоторых морей и решительно уже всех горных цепей. Зато, в соответствии нравов и обычаев разных кварталов города с этнографическими особенностями Абиссинии или Ирландии, фантазия г-на Шубкина не знала удержа и предела. Это было тем более удивительно, что Илья Васильевич был изрядный знаток фольклора, но часто случается, что слишком близкое изучение предмета заставляет находить сходство в вещах, совершенно не имеющих ничего общего между собою.

Может, кто-нибудь представит себе моего героя в виде чудака, оборванного старого холостяка, живущего в мансарде среди фолиантов и крыс, с которым грубо обращается усатая и «честнейшая» кухарка. К сожалению, г. Шубкин был одет опрятно, жил в двух уютных, чистых комнатах у тихой и болезненной дамы, где за ним ходила ловкая и тоже очень тихая и приветливая горничная Поля, был аккуратен, косил на левый глаз и имел только тридцать лет от роду и маленькое, востроносое, несколько птичье лицо, украшенное поминутно сваливающимся пенснэ. Правда, он был холост, но еще не приобрел привычек закоренелого холостяка. Даже свои путешествия по разным странам он совершил размеренно и по какому-то, ему одному известному, плану, лишь в крайних случаях позволяя себе отклониться от принятой линии и отправиться, скажем, в Сибирь за булками, когда ему следовало бы исследовать Испанию. Илья Васильевич был мало сообщителен, но он был человек, и ему было бы невозможно жить, не делясь ни с одной душой своими заветнейшими мыслями. Для этой надобности у него был друг Вася Петрученко – неразговорчивый хохол, ничему не удивлявшийся и хранящий всегда такой вид, словно все, что вы говорите или собираетесь сказать, ему давно уже известно.

Обыкновенно эта неспособность удивляться не сердила Ильи Васильевича и даже казалась довольно удобным достоинством, позволяя ему делиться со своим другом самыми сумасбродными планами и развивать невероятные аналогии, но на этот раз, в этот день, с которого начинается мой рассказ, Шубкин даже покраснел от неудовольствия, когда на показанное ему письмо Петрученко даже не промычал, а лицо его сохраняло безмятежное и оскорбительное равнодушие. Между тем, письмо было таково, что должно было бы взволновать самого закоренелого стоика и заставить радоваться всякого, кто хотя бы шапочно был знаком с Ильей Васильевичем. Письмо было необыкновенно и ясно доказывало, что идеи Шубкина – не метания, не иллюзии, не одиночные выдумки, а возникают уже в других умах, имеют заразительность и, что называется, носятся в воздухе. Да, вот, посудите, сами. На большом листе бумаги, ненадушенном, приличным женским почерком было изображено следующее:

«Многоуважаемый г. Путешественник, я думаю, Вам не будет неприятно знать, что Ваша слава достигла и далёкой Норвегии, и здесь есть у Вас поклонники и почитатели. Если судьба Вас занесет в наш край, помните, что всегда Ваши друзья будут горды и счастливы оказать Вам гостеприимство».

Затем шла совсем простая приписка, которая Шубкину не показалась противоречащей только что приведенным строкам:

«Хотя мы с Вами незнакомы, многоуважаемый Илья Васильевич, но я была бы рада видеть Вас у себя в среду в пять часов. Я почему-то крепко надеюсь, что Вы исполните мою просьбу».

Следовала подпись – Елизавета Монт и васильеостровский адрес.

Илья Васильевич покраснел, видя, что васино лицо пребывает спокойным невозмутимым, и, тщательно сложив письмо, спрятал его в письменный стол, но Петрученко на этот раз не удивлялся не по общему свойству своего характера, а имел на то определенное и уважительное основание.

Против ожидания, Илья Васильевич адреса васильеостровского норвежцев не потерял и не забыл назначенной среды. Большой и светлый дом на отдаленной линии не только страдающему географическими иллюзиями Шубкину мог показаться норвежским жилищем. Лестница и передняя квартиры Монт еще более напоминали модернистские постановки ибсеновских драм. Илья Васильевич радовался, как дитя, своей проницательности, но даже был несколько поражен, когда, вошедшая в комнату, высокая девушка в светлом свэтере и белой вязанной шапочке сказала: