Михаил Кузмин - Антракт в овраге. Девственный Виктор

Маша стояла с чемоданчиком в руках и осматривалась восторженно.

– Представь себе! – говорила она. – Я тут знаю каждый угол, каждое дерево, почти каждый камень.

– Видишь, как хорошо! – ответил Вадим Алексеевич равнодушно и с тоскою посмотрел на мостовую, где не только знакомых Марье Петровне, но вообще никаких камней не было видно.

– Ты дорогу-то, Маша, знаешь?

– Как же, как же! – отвечала было та с живостью, потом призадумалась. Решили спросить у жандарма, где дом Лосевых. Тот не знал. Проходившая мимо баба в подоткнутой юбке и красных шерстяных чулках долго слушала их объяснения, наконец, уныло произнесла, подперев щеку руками:

– А Лосевых дом-то на соборной площади. Марья Петровна оживилась:

– Ну, конечно, на соборной площади! Ведь я его отлично помнила. Прямо какое-то затменье нашло!

Извозчик без верха через две минуты привез их к собору, но тоже не знал, где дом Лосевых.

– Где же, Маша, укажи ему.

Марья Петровна осмотрела ряд домов, отстоящих на четверть версты от собора и вместо ответа набросилась на извозчика:

– Ну как же ты не знаешь дом Лосевых? Нездешний ты, что ли?

Тот обидчиво зарезонировал.

– Зачем не здешний? а каждого дома не упомнишь. Это тебе не деревня, а город. Вот дом Зыковых, Луковниковых, он теперь Пермента, я знаю, как они большие, видные, а каждый дом, где же его знать.

– Так ты, Маша, говорила, что и твой дом большой.

– Большой, очень большой, двухэтажный. Он все путает.

Выручила все та же баба в красных чулках, которая словно следом шла за нашими путешественниками и, услыша их пререкания с возницей, опять подперла щеку рукой и печально произнесла:

– А Лосевых дом-то вон он, где ворота доской забиты! Вздохнула и пошлепала дальше. Извозчик ворчал:

– Тоже дом, где его запомнить! Одно звание, что город, хуже всякой деревни.

Но не обращая внимание на его воркотню, Марья Петровна радостно звонила в подъезд.

– Всегда в дороге случаются разные приключения. Сначала конечно, неприятно, а потом еще веселее от этого делается, – говорила она, как бы оправдываясь за путевые неудачи, за дождь, за непрезентабельность дома Лосевых. На звонок никто не шел, только вдали лаяла собака.

– Может быть, там никого нет? – осторожно предположил Зоров.

– Как никого нет! Там моя няня Пелагея, – может быть, ушла куда-нибудь, или так что. Старые люди осторожны.

– Может быть, она – глухая?

– Не знаю.

Постояли, позвонили еще раз. Наконец, окликнув раза три из-за двери «кто там», да «по какому делу», им открыла дверь небольшая старушка. Она вовсе не была глухой, но, действительно, какой-то уж слишком осторожной: только после долгих недоверчивых расспросов, она признала Марью Петровну за свою барышню и радостно обняла ее, поцеловала ручку и засуетилась.

– Все-таки узнала! – торжествовала Маша и легкою поступью начала обходить темные, маленькие покойчики. Вадим Алексеевич следовал за нею, не сняв пальто, даже не выпуская из рук чемодана.

– Вот детская – все по-старому: и часы, и сундук. Вот маменькина спальня, вот дедушкин портрет, он был военным. Знаешь, ведь это, может быть, работы Федотова. Вот клавикорды! расстроились, конечно, но к ним идет этот дребезжащий звук. Жалко, что я ничего не знаю из старинной музыки. Смотри-ка, Вадя, даже гитара есть!.. Да отчего ты все в пальто? отчего не раздеваешься? Сейчас Пелагеюшка принесет самовар, молока. Тебе нравится? правда?

Зоров выговаривал с запинкой:

– Нравится, только я думал, что дом гораздо больше.

– Что же, в нем… раз, два, три – восемь комнат.

– Клетушки.

– Чего ж ты хочешь? Конечно, это не дворянское собрание, а хороший провинциальный дом. Я так очень, очень рада, что сюда приехала. Теперь темно, потому что дождь и закрыты ставни, а здесь очень уютно, проживем отлично, успокоимся. Потом, Пелагея – это же золотой человек. Я даже подумываю, не взять ли ее с собою в Петроград.

Закусили, чем Бог послал, так как Пелагея не была предупреждена о приезде господ, а базар уже кончился. Она тоже относилась с большим патриотизмом к дому Лосевых, но как-то более отвлеченно, чем Марья Петровна. Маша любила самые эти стены, эту землю, эту мебель и хотела бы все сохранить в том виде, как есть, а Пелагеюшка мечтала о возрождении дома «Лосевых» в новом блеске, не заботясь о том, сохранится ли существующий дом.

На следующее утро дождь прошел, а веселое солнце с удовольствием освещало невылазную грязь. Но Маша радовалась ему, как девочка. Действительно, при солнечном свете, с раскрытыми ставнями, дом казался веселее и уютнее, но зато виднее были все его недостатки, незамеченные вчера: половицы проваливались, стены облупились, рамы перекосились, и из них дуло, как из погреба. Но Пелагея состряпала чуть не с девяти часов утра сытный завтрак, так что все представлялось в лучшем свете.