Сергей Алымов - Нанкин-род

Ворд протянул пачку долларов своему сообщнику.

– Мне кажется, я заработал на одну пачку больше, – спокойно сказал Веспа.

– Вы думаете? – прищурил левый глаз Ворд.

– Уверен в этом, – процедил сквозь зубы Веспа.

– Ваши, – протягивая еще одну пачку, сказал Ворд. – Теперь уходите. Я не хочу, чтобы консул застал вас здесь.

Веспа сунул деньги в карман и поднялся с кресла. Ворд позвонил Китти.

– Кто там еще? – раздался недовольный голос.

– Говорит Лип. Я хочу сделать тебе сегодня хороший подарок.

– Убирайся к дьяволу вместе с подарком.

– Что с тобой?

– Ничего, кроме желания, чтобы меня оставили в покое.

– Ты с ума сошла?

– Наоборот, я только теперь на него наткнулась.

– Не дури. Я приеду, и все будет хорошо.

– Напрасно, я уезжаю…

– Куда?

Вместо ответа телефон крякнул: Китти повесила трубку. «Какая досада! – подумал Ворд. – Свободный день, свободные деньги, и никакого удовольствия!..» Вошел клерк.

– Какие распоряжения на сегодня?

– Отнесите эти деньги в банк, – сказал Ворд, – больше ничего.

– Простите, Лип, – врываясь в комнату затараторил консул Бертон. – Тьма неожиданных дел! Телеграмма из министерства… Срочный разговор с начальником нашей – пардон! – муниципальной милиции… Извещение о приезде какой-то мисс Агаты Гаррисон, снабженной полномочиями Лиги Наций. Воображаю – рожа!.. Сюда, как правило, не приезжают деловые женщины моложе сорока пяти лет. И, в довершение всего, в городе – новая забастовка.

Ворд слушал консула без всякого интереса.

– Что с вами, Лип? – забеспокоился Бертон. – Вы захворали?

– Обычная неприятность, – поморщился Ворд, – есть деньги и нет женщины.

– Вы правы, – согласился консул, – нельзя же считать за женщин заезженных лошадей с Кьянси-род или девушек из Дель-Монта. Кое-кто из общества пробует ввести моду на китаянок. Безнадежно. Гораздо больше будущего за мальчиками. Кстати, вы слышали?.. Фон Гойер привез с собой из Харбина восхитительного эфеба. Настоящий Антиной. Если бы Уайльд был жив, он вдохновился бы еще на один портрет Дориана Грея.

– Это кушанье не для меня.

– А многие этим увлекаются, – простодушно заметил Бертон. – Например, новый американский консул.

– Каждый забавляется, как может, – равнодушно бросил Ворд. – Куда мы с вами направимся?

– А куда можно себя деть в этот час в Шанхае? – развел руками представитель Великобританской империи. – «Астор-Хаус»? «Плаза»? «Мажестик»? Я не знаю других мест. В клубах – скука, и, потом, там всегда пристают с умными разговорами, а я не люблю лишний раз чувствовать себя дураком.

– Заглянем в «Астор-Хаус», – предложил Ворд, беря шляпу. В коридоре их догнал веснущатый клерк.

– Звонили из виллы «Белый Нефрит», – сказал он патрону. – Приехал мистер Кун; он желает вас видеть, как только у вас найдется свободное время.

– Очень хорошо, – воскликнул Ворд, – это старое чучело приехало вовремя. Непременно втяну в нашу Лигу последнего из рода Конфуция! На китайских лавочников это произведет потрясающее впечатление.

– Контора… Лига… Как вас не утомляют все эти дела!

– Меня утомляет безделье, – вздохнул Ворд, думая о Китти.

Старый Кун Ю-Вей не питал симпатии к Шанхаю. Город, история которого укладывалась в размеры одного короткого столетия; город, не могущий похвастаться ни одной императорской гробницей; город без предков и без памятников старины – на какое место мог претендовать он в душе того, чей род протекал сверкающим потоком по долине двух с половиной тысячелетий?!

Широкая, лоснящаяся асфальтовым жиром набережная с полицейскими в красных тюрбанах и пробковых шлемах – разве это Китай?

Юркие автомобили, похожие на больших металлических крыс – разве могут соперничать они с неторопливым покачиванием вибрирующего паланкина?! А эти вертлявые европейские куклы в коротких юбках с выпуклыми, словно распухшими икрами, перебегающие улицы с быстротой рикш?! Они не заслуживают даже упоминания рядом с совершенной грацией китайских красавиц!

Душа старого Вея презрительно морщилась при виде современных новшеств, переполнявших Шанхай, но лицо его сохраняло невозмутимое спокойствие, ибо Вей был слишком вежлив, чтобы открыто выражать свое неудовольствие.

Крепкожилый лампацо лихо вез поставленную на два серебряных солнца коляску, в которой сидел скованный этикетом старик с опущенными вниз белыми усами.

Раскосые щели глаз ловили улицу, вывески, европейскую манеру приветствий.