Лидия Авилова - He те года

— Что съ тобой, Муся? — тѣмъ же тономъ допрашивалъ онъ.

Она глянула на него въ зеркало и ея отраженіе исказилось злобной улыбкой.

— Что вамъ до меня? Уйдите отсюда!

— Я не могу уйти, Муся. Я… я измучусь отъ безпокойства.

— Ахъ, вы все только про себя! Про свои мученія! — нетерпѣливо крикнула она.

— Другъ мой! — дрожащимъ голосомъ заговорилъ Иванъ Петровичъ, — но еслибы я зналъ и еслибы ты довѣрилась мнѣ!

— Нѣтъ, нѣтъ! — закричала Муся, закрывая свое лицо. — Не называйте меня «мой другъ». Вы не другъ мнѣ, вы мнѣ врагъ! Худшій, злѣйшій врагъ! — и она застонала, какъ стонутъ отъ физической боли.

— Значитъ, — растерянно развелъ руками Иванъ Петровичъ, — значитъ, я виноватъ безвинно. Повѣрь, Муся… Я только одно могу тебѣ сказать… Можетъ быть, это и не кстати… Я одно… Я очень тебя люблю!

Муся истерично захохотала.

— Люблю! — повторила она, — еще бы! Нашли чѣмъ порадовать! Онъ любитъ! ха, ха, ха!

Иванъ Петровичъ молчалъ, но его взглядъ, только что грустный и влажный, сталъ вдругъ сухимъ и острымъ. Онъ опустилъ голову и глядѣлъ на жену исподлобья.

— Это смѣшно? — спросилъ онъ наконецъ.

— Нѣтъ! — сказала она и повернулась къ нему лицомъ. — Это не смѣшно, это возмутительно!

Она увидала его взглядъ и на минуту смутилась.

— Ну, да, возмутительно! Вы погубили меня! Съ сѣдой головой вы захотѣли счастья любви и… и купили меня, потому что… ну, потому что я не могла больше переносить нужды.

— Дальше! — сказалъ онъ сухо и лицо и взглядъ его становились все мрачнѣй и мрачнѣй.

— Вы хвастаетесь своей любовью! Гдѣ она? Любить, пока наслаждаешься, развѣ это такъ трудно? Но… но еслибы меня постигло несчастіе! Еслибы я, закрѣпощенная, купленная вами, осмѣлилась бы полюбить… Еслибы я стала несчастной — кто бы первый поднялъ камень? Кто бы первый оттолкнулъ меня, оскорбилъ, унизилъ, растопталъ? Гдѣ же любовь, другъ мой? Другъ мой!

Она сорвала съ себя перчатку и, не помня себя, съ хохотомъ бросила ее въ лицо мужа.

— Теперь довольно! — сказалъ онъ, выпрямляясь во весь ростъ. — Все достаточно ясно.

И онъ повернулся къ дверямъ.

Два дня они не видались совсѣмъ. Иванъ Петровичъ дѣлалъ спѣшныя приготовленія къ огьѣзду. Муся не выходила изъ своей комнаты и про нее говорили, что она больна. Передъ самымъ отъѣздомъ Иванъ Петровичъ постучался къ женѣ и, дѣлая видъ, что не замѣчаетъ ея наслѣшливаго и злого лица, подошелъ къ ней и взялъ ее за руку.

— Муся! — сказалъ онъ, — ты не повѣришь, но я, самъ для себя, не сталъ бы лгать въ такую минуту: увѣряю тебя, что я искренно былъ убѣжденъ, что ты любишь меня. Вѣроятно, это произошло оттого, что очень мнѣ надо было, чтобы ты любила. Я припоминаю даже теперь, что я удивлялся и все-таки вѣрилъ. Въ этомъ вся моя вина передъ тобой. Ты простишь мнѣ когда нибудь?

Злое лицо Муси стало жалкимъ.

— Теперь о тебѣ,- продолжалъ Иванъ Петровичъ. — Ты въ одномъ была неправа: ты лгала. Если ты дѣйствительно хотѣла имѣть меня другомъ, зачѣмъ ты все время обманывала меня? Ты ошибалась, что въ любви мужа главное чувство это… это право собственности. Оно развивается только въ той мѣрѣ, въ какой сама женщина считаетъ себя купленной или закрѣпощенной. Чувство собственности — это протестъ и это оружіе противъ оружія. Если я подозрѣваю, что меня хотятъ схватить за горло — я защищаюсь. А ты возмутилась противъ меня и возненавидѣла меня только за то, что обманывала меня сама. Вотъ видишь: я все это обдумалъ, понялъ и мнѣ кажется, что мнѣ уже не такъ тяжело. Прощай, голубка! Я бы хотѣлъ, чтобы и твое горе нашло себѣ облегченіе и успокоеніе. Я не спрашиваю тебя, но я знаю, что ты несчастлива не изъ-за меня. Простимся друзьями!

Она глядѣла на него, какъ потерянная. Дрожа всѣмъ тѣломъ, она встала и медленно, съ робкой засгѣнчивостью припала къ его груди.

— Если ты захочешь, — сказалъ онъ прерывающимся отъ волненія голосомъ, — ты пріѣдешь ко мнѣ туда.

Она вскинула ему руки на плечи, судорожно прижалась къ нему и зарыдала.

Ефимъ кончилъ запрягать и тройка гусемъ вынесла изъ воротъ большія, крытыя ковромъ сани.

— Ефимъ! — крикнулъ Иванъ Петровичъ. — Тронь, тронь мимо меня, я посмотрю.

— Хорошъ у насъ вышелъ головастый, баринъ! Ахъ, какъ хорошъ! Я хотѣлъ его запречь, но барыня не приказали.

Изъ комнатъ вышла сама барыня, увернутая и укутанная до невозможности. Черезъ нѣсколько минутъ тройка плавно выѣхала изъ поселка.

Впереди, по бокамъ, однообразно, безгранично легла степь. Иванъ Петровичъ приподнялся. Щемящая, захватывающая радость наполнила его душу мгновеннымъ порывомъ.