Лидия Авилова: He те года

— Милый! — продолжала она своимъ нѣжнымъ голосомъ, — надо ей дать этотъ отдыхъ! Я немогу оставить ее!

— Но… пусть она ѣдетъ съ нами. Я буду просить ее.

— О, нѣтъ! Какъ же можно! — ужаснулась Муся. — Ты добръ, ты любишь маму, потому что любишь меня, но мы будемъ тамъ не одни, Вова, мало помнить.

Иванъ Петровичъ густо покраснѣлъ.

— Маменька будетъ рада, — тихо сказалъ онъ.

— О, нѣтъ, нѣтъ, невозможно! — съ сдержанной горечью воскликнула Муся.

Оба замолчали.

— Я сейчасъ ничего не могу рѣшить, Муся, — сказалъ, наконецъ, Иванъ Петровичъ. — Признаюсь тебѣ: мнѣ будетъ тяжело. Я мечталъ… Ѣхать одному безъ тебя, я не въ силахъ.

Муся вдругъ бросилась къ нему и обвила руками его шею.

— Уѣхать одному! Бросить свою Мусю! — говорила она, ласкаясь, какъ кошечка. Она уже была увѣрена въ томъ, что ни онъ, ни она никуда не уѣдутъ и все будетъ такъ, какъ она захочетъ.

Косой лучъ все такъ же заглядывалъ въ кабинетъ Ивана Петровича, но тотъ уже не радовался ему и почти не обращалъ на него вниманія. Его стала посѣщать другая гостья: тяжелая, невыразимая, безотчетная тоска. Онъ тосковалъ по свѣту, по простору, по жаркому вольному солнышку, по широкой степи, по своей любимой кобылкѣ «Золотой», по всему, что напоминало ему его далекій родной хуторъ. Когда тоска его обострялась, ему хотѣлось бѣжать, кричать, защишаться…

Муся переѣхала на дачу и Иванъ Петровичъ видѣлъ ее мало. Отпуска онъ не взялъ; а когда по праздникамъ онъ пріѣзжалъ къ женѣ, онъ видѣлъ ее всегда окруженной цѣлымъ обществомъ, занятой и возбужденной.

— Молодость! — говорила мать Муси съ заискивающей улыбкой. — Мы съ вами, Иванъ Петровичъ, это все пережили.

Иванъ Петровичъ не помнилъ, чтобы онъ переживалъ что-нибудь подобное, но онъ снисходительно улыбался и говорилъ помимо воли:

— Да, да! Не тѣ года…

Въ городѣ онъ часто лежалъ ничкомъ на своемъ диванѣ и передъ глазами его разстилалась степь; мягко, волнисто стелилась ковыль, тамъ и сямъ торчали сурки, рѣяли въ жаркомъ воздухѣ хищныя птицы… Когда онъ поднималъ голову и глядѣлъ кругомъ себя, въ душѣ его опять пробуждалась тоска, отвращеніе. Онъ хватался за мысль, что теперь въ его жизни есть другое: у него есть счастье! И онъ растерянно оглядывался, словно искалъ, словно допрашивалъ себя и все окружающее его:

— Гдѣ же это счастье? Когда оно было? Когда оно ушло? И куда?

Счастья не было, но была еще любовь. Любовь — болѣзнь: съ ноющей болью въ настоящемъ и съ неясной угрозой на будущее.

Это «будущее» пришло зимой.

Муся уже давно перебралась опять въ свое гнѣздышко и началось переживаніе вновь всего прошлаго года. Опять пріѣзжали и уѣзжали гости, опять сидѣлъ Иванъ Петровичъ одинъ на своемъ диванѣ передъ каминомъ, опять ходилъ онъ по неосвѣщеннымъ комнатамъ. Только все это стало случаться чаще, а ласки Муси дѣлались все рѣже и рѣже и голосъ ея звучалъ менѣе нѣжно и ласково.

— Ты блѣдна, Муся. Ты слишкомъ утомляешь себя, — говорилъ иногда Иванъ Петровичъ, тревожно вглядываясь въ лицо жеры.

— Ха, ха, ха! — разражалась Муся истерическимъ смѣхомъ. — Можетъ быть, мнѣ полезнѣе было бы сидѣть съ тобой глазъ на глазъ всю жизнь?

Онъ замѣчалъ злобный огонекъ въ ея глазахъ и пугался.

— Я боюсь за тебя. Я боюсь за твое здоровье.

Она опять смѣялась и вдругъ, неожиданно слезы навертывались у нея на глазахъ.

— Ахъ, какъ ты мучишь меня! Неужели ты не видишь, какъ ты меня мучишь?

— Но чѣмъ, Муся? Чѣмъ?

— О, еслибы ты дѣйствительно любилъ меня хоть каплю! Хоть каплю! — вскрикивала она, сжимая голову.

— Это я-то тебя! Ахъ, Муся, Муся!

И онъ глядѣлъ на нее съ грустью и тяжелымъ недоумѣніемъ.

Бѣда шла. Онъ чувствовалъ ея приближеніе и, наконецъ, всталъ съ ней лицомъ къ лицу. Въ одинъ вечеръ Муся вернулась раньше обыкновеннаго. Онъ занимался у себя въ кабинетѣ, но когда она позвонила, онъ всталъ и съ той грустной улыбкой, которую онъ усвоилъ себѣ за послѣднее время, пошелъ къ ней на встрѣчу. Она сбросила ротонду на полъ и въ простомъ черномъ шелковомъ платьѣ, съ мертвенно блѣднымъ лицомъ, ушла къ себѣ колеблющейся походкой.

— Муся! — съ испугомъ и состраданіемъ вскрикнулъ онъ и сердце его сжалось тяжелымъ предчувствіемъ. Онъ не смѣлъ обыкновенно входить въ ея комнату, но она оставила дверь открытой и онъ вошелъ. Муся стояла передъ зеркаломъ, но видно было, что она подошла къ нему машинально, по привычкѣ.

— МусяІ Ты больна? — съ робкой мольбой спросилъ Иванъ Петровичъ.

— Нѣтъ! — глухо отвѣтила Муся.