Лев Овалов - Двадцатые годы

Почмокал языком, то ли подгоняя Машку, то ли сочувствуя.

- А сколько верст до Успенского? - спросил Славушка.

- Верст-то? - переспросил Федосей и посмотрел вперед, точно пересчитал лежащие перед ним версты. - Поболе сорока.

Нельзя понять, много это в его представлении или мало.

Славушка рукой обвел окрестность, точно хотел приблизить к себе открывшиеся перед ним однообразные мокрые поля.

- И все так? - спросил он.

- Что так? - переспросил Федосей.

- Поля, - сказал Славушка. - До самого дома?

- Поля-то? - переспросил Федосей и утвердительно кивнул. - До самого дома.

И Славушке подумалось, как скучно жить среди этих мокрых и черных полей.

- Да, мамочка! - вырвалось вдруг у него. - Заехали мы с тобой...

- Ты так думаешь, Славушка? - тихо спросила Вера Васильевна и нахмурилась. - У нас не было иного выхода...

- Да я ничего, - сказал Славушка. - Жить можно везде.

Он вытащил из внутреннего кармана своего пальтишка полученную им в подарок газету... Что-то будет впереди? Славушка вспомнил, как его товарищи по гимназии пытались угадывать будущее: раскрывали наугад какую-нибудь книгу и первую попавшуюся фразу считали предсказанием. Мальчик заглянул в газету и прочел: "В Европе чувствуется дыхание нарастающей пролетарской революции..." К чему бы это?.. И снова запихнул газету в карман.

Нескончаемые пустые поля, грязная ухабистая дорога, сердитый осенний ветер, монотонная рысца Машки, не то придурковатый, не то равнодушный ко всему Федосей, так похожий на дикобраза, мать со своими печальными и тревожными глазами и такими же печальными и тревожными раздумьями...

Они находились далеко, очень далеко от Европы.

Поля, поля, бесконечное унылое жнивье, исконная русская деревня, Орловщина, черноземный край...

Отойти бы подальше в комкастое поле, стать над бурой стерней, наклониться, схватить в горсть сырую черную землю и, не боясь ни выпачкаться, ни показаться смешным, прижаться щекой к этой земле, к своей земле, такой нестерпимо холодной и влажной... Вот как можно ощутить свое родство с этой землей!

И ехать дальше - от ветлы на горизонте до ветлы на горизонте.

- Шевелись, мил-лай...

Моросит дождичек. Мелкий, надоедливый... А Славушка чувствует, что он в России: серое небо, серое поле, а он дома.

4

- И-ий-ёх! - вскрикивает Федосей и решительно встряхивает вожжами.

Вдали показалась рощица, с краю - облезшие ветлы, а за ними березы, не утратившие прелести даже в конце октября, желтые листья на ветвях трепещут, точно бабочки.

Рощица приблизилась, мелькнули за стволами кресты и остались позади.

Кладбище...

"Что за примета? - подумал Славушка. - К добру? Не к добру?"

Вот и церковь, вот и дома...

Усталая Машка перешла на рысь, даже как-то весело бежит мимо палисадников, за которыми скучно стоят серые домики, мимо новенькой белой церкви, телега прыгает по ухабам, ныряет из колеи в колею, и Славушка понял - это конец пути.

- Чует дом, - хрипло произнес Федосей и кнутом указал на серые домишки. - Поповка.

- Какая Поповка? - спросил Славушка, с огорчением думая, что ошибся. Деревня?

- Какая деревня? - пренебрежительно сказал Федосей. - Приехали. Успенское. А здеся у нас попы живут.

На крыльце одного из домиков пламенела девица в оранжевом, не по погоде легком платье, всматриваясь в проезжающих.

Федосей искоса взглянул на нее и помахал кнутиком.

- И поповны, - добавил он, натянул вожжи и свернул на деревенскую улицу.

За избами - лужок, проулок, палисадник, дом на высоком фундаменте, тесовая галерея вдоль дома, амбары, сараи, какие-то пристроечки...

- Приехали, - объявил Федосей, подъехав к галерее. - Тпру...

Вечер пал на землю, лишь брезжит белесая галерейка.

- Надежда!

На крыльце появилась босая баба, в кацавейке с короткими рукавами, в клетчатой поневе, с лицом, багровым даже в темноте.

- Примай!

- Какракужи назазализя...

Славушка с трудом, но разбирает: "Как раз к ужину, заждались".

- Айдате прямо по галдарейке в куфню...

Славушка торопливо потянул саквояж из примятого сена, хотел спрыгнуть и не успел, его приняли сильные руки Федора Федоровича.

- Доехали? - с облегчением спрашивает отчим.

Славушка - на земле, а выбежавший Петя взбирается на телегу.

Федор Федорович протягивает руки жене:

- Наконец-то, Вера...

Тут же, следом за отчимом, появился худощавый мужчина в черной куртке, застегнутой до самого ворота, вразвалочку приблизился к Вере Васильевне.

- Будем знакомы, деверек ваш. Слышу, кричат. Думал, померещилось. Я наказывал Федосею: запоздаете, ночевать в Каменке. Проходите, проходите, маменька очень даже вами интересуются...