Лев Овалов - Двадцатые годы

- Как, уже? - Вера Васильевна растерянно смотрит - сперва на мужа, затем на сына. - А как же мы?

- Все будет хорошо, - не очень уверенно утешает жену Федор Федорович. Для чего бы иначе сюда ехать? По крайней мере, не придется голодать.

Вера Васильевна знает: уговаривать Федора Федоровича бесполезно.

- Можно изменять женщинам, но не принципам, - любит он повторять чью-то фразу.

Все-таки она спросила:

- А ты не можешь...

Он покончил с ее колебаниями:

- Не допускаю, чтоб ты могла любить дезертира.

Надежда понимает эти слова по-своему.

- А почему не любить, коль не дурак? - говорит она, выглядывая из-за перегородки. - На деревне беглец - живой покойник, никуда не скрыться, чего ж любить, а в таком хозяйстве, как ваше, очень даже свободно укроешься...

- Как так? - весело спрашивает Федор Федорович.

- Хоть на хуторе, - поясняет Надежда. - Три года там не найдут!

- Пойдем, покажу тебе наше хозяйство, - зовет Федор Федорович жену...

Ключи от построек висят у двери на гвозде, Федор Федорович по-хозяйски снимает всю связку.

Славушка, как тень, неотступно следует за матерью.

Из просторных темных сеней ход и в кухню, и в горницы, и лестница на чердак...

Чистая половина состоит из четырех комнат, в ближней ко входу - буфет, стол, деревянный диван, столовая, за ней зал, отведенный под жилье Вере Васильевне, рядом со столовой спальня Прасковьи Егоровны, а дальше комната Павла Федоровича, наполовину спальня, наполовину кладовая, здесь в сундуках польты, штуки сукна, сатина, вельвета и деньги, как думают все в доме, хотя никто их не видел.

Громадный двор, налево лавка, амбары, подальше пасека, направо сараи с сеном, с инвентарем, конюшня, коровник, свинарник...

Два чувства борются в Астахове, он презирает это хозяйство, знает, как засасывает оно людей, и гордится им - сколько труда потратила мать, чтобы превратить телегу о трех колесах в такое обилие построек и живности.

Впрочем, живности сильно поубавилось за последний год, часть предусмотрительно продана, часть отобрана, стойла пустуют...

Федор Федорович ведет Веру Васильевну из амбара в амбар, пахнет пылью, мукой, кожей, из сарая в сарай, тут другие ароматы - навоза, сена, кислого молока.

Двор замыкает легкая изгородь, две ветлы у калитки, как два сторожа.

- Огород...

Можно бы вернуться, но Федор Федорович настойчиво выводит Веру Васильевну за калитку.

Вот оно, продолговатое кирпичное здание под железной крышей посреди огорода - радость и горе Астаховых...

Мельница с нефтяным двигателем, построенная перед самой войной, ее так и не успели пустить, возникли затруднения с доставкой нефти, не стало рабочих рук... Эксплуатацию мельницы пришлось отложить до лучших времен.

- И какое же у тебя впечатление? - интересуется Федор Федорович.

- Не знаю, - неуверенно произносит Вера Васильевна. - Зачем это все?

Славушка стоял позади отчима и сдирал с березовых жердей изгороди несчищенную бересту.

Пошли обратно.

Прасковья Егоровна топталась у коровника, стучала по земле палкой, мычала.

- М-мы... м-мы...

Федор Федорович подошел к матери.

- Вам что, мамаша?

Она ткнула палкой в сторону невестки и зашаркала в коровник.

- М-мы... м-мы...

Палкой указывала куда-то в угол.

Федор Федорович догадался: в темном углу пустого стойла, прильнув к земле, сидела курица.

- Снеслась?

- Н-ны... н-ны...

- Сейчас возьму.

Но старуха только что не ударила сына палкой, замычала что-то уж совсем гневно, еще раз ткнула палкой в невестку.

- Н-ны!.. Н-ны!

- Она хочет, чтобы я... - догадалась Вера Васильевна.

Старуха действительно хотела бы помыкать невестками, заставлять выполнять свои причуды, даже ударить иногда. Павел Федорович лишил ее этого удовольствия, он рад бы жениться, но старуха не позволяет сыну ввести в дом избранницу своего сердца, роман Павла Федоровича с Машкой Зыкиной длится много лет, и Прасковья Егоровна неизменно именует Машку только одним звучным и непристойным словом, исчерпывающе определяющим ее пол. Другой сын привел невестку без спросу, немолода, небогата, вдова, двое пасынков, зато барыня, хорошо бы подчинить ее своей воле, ткнуть в нее костылем и заставить подать хотя бы это куриное яйцо.

Невестка понимает свекровь. Отстранив мужа легким движением руки, ступает за перегородку, сует руку под курицу и подает свекрови яйцо.

Солнечный лучик освещает мертвенное лицо старухи, трясущаяся рука исчезает в складках коричневой юбки.