Екатерина Краснова: Люди и вещи

Отдавая швейцару полтинник, чтобы заплатить извозчику, и поднимаясь по своей ярко освещённой лестнице, устланной бархатным ковром, Елена Николаевна думала, что полтинник — это значит десять раз пять копеек, значит на полтинник можно накормить десять человек в день. Как дорого она заплатила извозчику!

«Что за глупости!» — опомнилась она и тряхнула головой, точно желая отогнать эти мысли.

Но это ей не удалось. Весь вечер назойливо лезли ей в голову пятачки, полтора рубля в месяц, десять человек в день на пятьдесят копеек.

— Лена, ты, однако, ужасно кашляешь, и у тебя совсем нехороший вид, — заметил Павел Александрович с беспокойством, собираясь уезжать после обеда в какой-то комитет. — Ты наверно простудилась!

— Да, кажется. Я заходила в Казанский собор…

— Зачем? — удивился муж.

— Мне хотелось этот хлеб посмотреть… Знаешь, который выставлен, — конфузясь, сказала Елена Николаевна.

— Ну? И видела?

— Да. Ужасное что-то, этот хлеб. Похож на глину.

— Говорят. Ну, так ты пошли за доктором, милая. Я тебя прошу! Право. У тебя совсем нехороший вид.

— Пустяки. Завтра наверно всё пройдёт! — сказала она нетерпеливо, чувствуя, однако, что сама этого не думает, что ей в самом деле нехорошо.

Главное, какое-то напряжённое состояние, и всё холодно. Уж не послать ли в самом деле за доктором? «Доктору пять рублей за визит, — отвечал внутренний голос, — а на пять рублей сколько же можно накормить человек в день? Сто! Целую толпу. Или одного человека кормить сто дней — больше трёх месяцев».

— Барыня, кухарка пришла к приказу, в вашем кабинете дожидается.

— Хорошо, иду. Да, принесите мне плюшевую накидку, Поля. Или нет, лучше большой оренбургский платок.

Елена Николаевна уселась в большом кресле, в своём уютном кабинете, укуталась платком и положила ноги на скамеечку.

— Как вас зовут? — неожиданно спросила она у кухарки, дожидавшейся в почтительной позе.

— Маланьей, сударыня.

— Ну, так вот что, Маланья… — Елена Николаевна остановилась, точно припоминая что-то.

— Вы насчёт оленины, сударыня? Приказывали мне узнать, так я…

— Нет, нет, я совсем не про то. Давно вы из деревни?

— Вторую неделю, сударыня.

— Вы из какой губернии?

— С Тульской.

— Как? Разве и там голод? И там такой хлеб едят?

— Какой уж хлеб, сударыня, хлеб-то давно подобрали. Так кое-что. Наказал Господь. Видно и мякины себе не заслужили за наши грехи. Страшно смотреть на наш хлеб — ровно каменный. Размачиваешь, размачиваешь в водице — осклизнёт, а не помягчает. И сытости никакой нет — только жуёшь, время проводишь.

Кухарка разговорилась очень охотно, и Елена Николаевна её не останавливала. Она только пристально смотрела в лицо Маланье и думала, что это она с того хлеба такая. Теперь лучше стала, но всё что-то ещё странное в её лице. Или уж ей это кажется?

— Как к вам-то поступила, ровно в рай Господень, — говорила кухарка. — До хлеба-то дорвалась, просто, думала, никогда его не наемся, ни к чему и не тянет — всё бы хлебца, вот он, мол, какой хлебушка-то настоящий, сладкий, мягкий…

«Так вот отчего у нас столько хлеба выходило это время… А я-то удивлялась!» — мысленно вставила Елена Николаевна.

— И живёшь-то ровно в царствии небесном — и сытно, и тепло, слава Тебе, Господи! Темно тебе — свечечку или бы лампочку зажжёшь, несолоно — соли возьмёшь, посолишь… И им, стало быть, помога: вот даст Бог, месяц проживу, пожалуете, что я у вас заслужила, и им пошлю в деревню, хошь бы ребятишкам…

— А у вас и дети есть?

— Была одна девочка, да померла нынче осенью. У невестки четверо; теперь после брата вдовой осталась, скотину продала, что кормить нечем: чуть не даром отдали, ну и ревут ребята с голоду. Глядела, это я глядела, и от них уезжать на сытую жизнь совестно, да и оставаться толку мало. Всё проели, что с собою привезла, одежду даже всю. Лучше уеду, думаю, на место поступлю, им же помогать стану…

Елена Николаевна поспешно достала ключи и отперла письменный стол.

— Я вам сейчас дам, сейчас же пошлите, — заторопилась она. — Скорее пошлите!

— Я и сама хотела было попросить у вас сколько-нибудь вперёд, сударыня, да не посмела, мол, недели ещё не зажила… Благодарствую покорно, немножко бы.

— Это не вперёд, а так… Я хочу послать, пошлите им, только поскорей! — торопливо заговорила Елена Николаевна, пересчитывая бумажки. — Вот, пятьдесят рублей. Поскорее пошлите!

Кухарка бухнулась ей в ноги.

— Пошли вам, Господи, Царица Небесная! — проговорила она, всхлипывая. — Матушка, уж я и не знаю…