Григорий Ряжский: Четыре Любови

К середине шестидесятых, когда Лёва заканчивал школу, Валентиновка обросла номенклатурным населением самым капитальным образом. Литераторы и композиторы по чьей-то неслучайной причуде перемешались с министрами, их замами и прочим нетрудовым людом, готовившим уже тогда отходные пенсионные позиции взамен госдач, которые по разным причинам могли не стать пожизненными. Тогда и въехала взамен сгинувших куда-то интеллигентов-врачей Кукоцких семья Глотова, отраслевого рыбного начальника, - что-то по линии мореходства или пароходства, который с палочкой все хромал, на протезе, без одной, говорят, был ноги. Знакомиться к соседям Казарновским глава семьи, Эраст Анатольевич Глотов, пришел самолично. Илья Лазаревич тогда отсутствовал, и Любовь Львовна, прихватив с собой Лёвку, милостиво откликнулась на приглашение рыбной семьи отпить чаю из самовара. "Рассветы" к тому моменту бушевали уже по всей стране, и к кому шел знакомиться, Глотов представление имел.

- Пьесу вашего мужа я, к сожалению, не видел, - доложил за чаем вежливый отраслевик. - Мне, знаете ли, лишний раз деревяшку таскать по театрам несподручно, - он глянул на протез, - но мне докладывали, это про блокаду, про Ладогу?

Любовь Львовна согласно кивнула и уточнила:

- Мой муж, Илья Лазаревич, был непосредственным участником этих событий. Он лично выводил гражданское население через озеро и тогда получил ранение в грудь.

- Мне, знаете ли, тоже довелось участвовать в этом, - задумчиво сказал Глотов, - зимой сорок третьего, тоже на Ладоге. С тех пор я не театрал, - он улыбнулся. - А болит частенько ниже колена до сих пор. В пустоте... Внутри деревяшки... - Любовь Львовна напряглась... - Интересно было бы пообщаться с вашим мужем, - продолжил тему Глотов. - Исключительно любопытно...

Любовь Львовна внезапно засобиралась:

- Он сейчас занят очень, к сожалению. Роман заканчивает и повесть. Нам уже пора... - она растянула губы в вежливой улыбке. Глаза же смотрели на нового соседа не по-доброму. Разговор про Ладогу ей не понравился и сосед тоже. Пока они шли к дому, Лёвка спросил у матери:

- А папа какой роман пишет, про чего?

Любовь Львовна одернула:

- Роман и повесть. Не приставай.

Начальник Глотов приснился Лёве в первый раз в ночь после этого чая из самовара. Вернее, это был не Глотов. Это был человек с его лицом, с такой же деревяшкой под брючиной, но только сильно небритый. Он долго поднимался по лестнице к нему наверх, скрипя по пути кожаными лямками протеза, потом приоткрыл дверь к Лёве и улыбнулся:

- Привет!

Лёва хорошо запомнил, что совершенно не испугался во сне, а только удивленно спросил дяденьку:

- Вы кто? Глотов?

Дяденька снова улыбнулся:

- Можно и так сказать... А вообще я грек.

- Какой грек? - не понял мальчик. - Который через реку? В реке рак?

- В реках раки не очень любят водиться, - дяденька присел к нему на кровать, протез торчал в сторону и упирался в дощатый пол. - Раки все больше в озерах водятся. У нас на Ладоге много их было. Мы их на мормышку все больше. Или на кивок. У нас их пекут на открытом огне и едят с салатом из брынзы и маслинами. Вкусно-о-о-о... - он зажмурился.

- А у вас - это где? - не понял Лёва. - Где греки все? На Ладоге? У папы в спектакле тоже про мормышку и крючок было. Но там война у него. Они там раков не ловили. Там другое было, про блокаду.

- Там про любовь... - таинственно произнес грек. - Про любовь к жизни и про ненависть... Наши про это лучше всех знают. Потому что умеют объяснить на греческом.

- Про что объяснить? - не понял Лёва.

- Про любовь, Лёвушка, про любовь...

- А зачем это? - он решил выведать у грека все до конца.

- Лё-ё-ё-ва-а! - Любовь Львовна распахнула дверь в комнату сына и отдала приказ: - Вставать, чистить зубы, завтракать!

Грек-посетитель растаял в воздухе вместе со своим протезом, и Лёва проснулся.

...К Глотовым, на запад, если считать от ворот, сразу после штакетника и красной смородины и закатывалось оранжевое солнечное колесо. Но об этом Лёва мог только догадываться, видеть не мог никак, даже если спускался со своего второго этажа и прямиком проходил на полукруглую застекленную веранду. В момент посадки небесного диска на глотов забор розовое растворялось и почти незаметно для глаз перетекало в синее, невзирая ни на какие законы природных цветосочетаний. Синее, а потом сине-серое. Так было и в этот раз. Все как обычно...

- Лё-ё-ё-ва, ну где же ты, наконец?

Лев Ильич тяжело вздохнул, дописал предложение, нажал клавишу с точкой, встал из-за письменного стола и пошел вниз по деревянной лестнице, туда, где была комната матери. Чертов сценарий не шел куда надо совершенно. Вообще никуда не шел. Не двигался... Внезапно он поймал себя на мысли, что чего бы он в последнее время ни написал, все получалось полное говно.