Он замолчал, отошёл, стал шутить с тётей, пить чай, а я вышла на минуту на балкон. Маня! Ведь я трачу свои деньги? Ведь ты сама, моя опекунша, так щедро назначила мне карманные деньги на булавки, на прихоти… Но в то же время, в его словах, так много правды, при том мне показалось, что он говорил о себе… Эти гребёночки, это колечко — конечно дрянь, и верно, что они пропадут, так где-нибудь заваляются, но ведь я их купила у бедняка, который этим живёт!.. Я потом, Маня, сколько за мною приданого, я не знаю? Жили мы и живём хорошо, но не роскошно, почему? Не можем? Или не находишь нужным? Объясни мне… Тётя говорила, что я — хорошая партия, но не для бедняка, значит, к моим деньгам нужны ещё и другие? А одних моих не хватит на то, чтобы продолжать жить замужем так же, как я живу теперь с тобою и с тётей? Странно, до сих пор я ни о чём подобном не думала, а ведь это, Маня, нехорошо! Мне кажется, что взрослая девушка должна ясно знать, что она имеет, какой капитал, какие идут на него проценты, что действительно стоит та жизнь, которую она ведёт? Мне кажется, было бы тогда больше определённости да и достоинства в моём обращении с деньгами; теперь же я знаю, что имею каждый месяц на руках сумму, которую могу потерять, раздать или употребить, как я до сих пор её употребляла на маленькие objets d'art [6] предметы искусства — фр.
и экстренные suplements [7] дополнения — фр.
к моему туалету. Всё, составляющее моё существование, оплачивается тобой и принимается мной без благодарности и без счёта; твоё ли оно, моё ли? Я даже до сих пор и не думала об этом. Теперь моё полное незнание и равнодушие к денежному вопросу становятся каким-то укором, и мне стыдно за массу дребедени, на которую всегда, даже не без гордости, я бросала свои деньги.
Ты мне ответь на все эти вопросы, примири меня с ними, дай мне ясно понять, на что я могу рассчитывать в жизни, если выйду замуж за бедного человека. Ещё, Маня, откровенно скажу тебе как маме, ведь все эти мелочи, о которых с таким злобным презрением говорит Лев Андреевич, дороги мне, я так сроднилась с ними, что теперь усвоить себе взгляд, что я на них не имею права, — мне трудно! — И вот так, глядеть, как все покупают, а самой не покупать — мне было бы больно. Придти в магазин, видеть соблазняющую меня безделушку и не сказать себе: «Я это куплю» — неприятно. Зачем же меня так воспитали!? И если будущий муж мой, вот как сейчас Каргин с презрением заговорит о мелочах, доставляющих мне такую радость, с насмешкой и жалостью станет глядеть на то, как я разбираю свои кружева, ленты, как радуюсь какой-нибудь гребёночке… Почём я знаю, Маня, не поселит ли это большой розни между нами? Не стану ли я чувствовать себя несчастной, непонятой?.. Это очень-очень страшно, Маня! И нужно было бы, чтоб тот, кого я полюблю, буквально перевоспитал меня, но возможно ли это? Наконец, где граница в нашей светской жизни между тем, что нужно и что лишнее? И как согласить на это взгляды девушки воспитанной как я со взглядами такого человека как, например, Лев Андреевич? Помоги мне, Маня, разобраться во всём этом! Это я теперь подробно пишу тебе, тогда таких определённых фраз у меня на душе не было, было только стыдно и ужасно-ужасно обидно… Досадные слёзы готовы были хлынуть из глаз, но я сдержалась, как только почувствовала, что Каргин подходит ко мне. Он облокотился рядом…
— Как здесь хорошо! Какая ширь! Какая тишина! Ведь я первый раз в Италии… Я был в командировке по Германии, Франции — это были всё дела, теперь, когда я мог уже поехать на свой счёт, я было составил себе совсем другой маршрут. С педантичностью, которая наверно вам очень противна во мне, я обозначил свой путь красным карандашом на карте и рассчитал до последнего гроша, что будет стоить мне путешествие. Затем, накануне отъезда, я пошёл проститься к вашей подруге, Софье Сергеевне. Застаю её за чтением вашего письма, только и слышу: Неаполь, Сорренто, Кастелламмаре, Капри, всё такие звучные слова точно песня. Лазоревый грот, Позилиппо, а у меня отмечены: Голландия, Бавария, кафельные печи и пивные заводы, словом, — всё тяжёлое, научное… Улыбнулся я и подумал о вас: «Экие мы два полюса! Целый мир самых разнородных понятий лежит между нами!» Утром, хочу уже брать круговые билеты, как вдруг чувствую непостижимую вещь: спорит моё сердце с разумом; разум доказывает, что я могу, имея заручку от нескольких фирм, вернуть все расходы своего путешествия детальным осмотром разных фабрик и заводов, а сердце говорит: «Довольно, довольно этой вечной утилизации и времени, и мозга, туда надо ехать, к солнцу, туда, где Лёля Павловна». И так мне захотелось видеть… — он замолчал, потом засмеялся, — видеть Неаполь, что я без устали пролетел даже Рим, решив осмотреть его на обратном пути. И вот, — я в Неаполе… Лёля Павловна, где же солнце? Где же ваша улыбка? Согрейте несчастного путешественника! Серьёзно… Простите выходку, которую я, может быть, и не должен был бы себе позволить!
Читать дальше