Виктор Широков: Шутка Приапа, или Обречение смолоду

- Я, это я, - откликнулся Гордин, несколько более взволнованный, чем сам от себя ожидал. Дверь немедленно распахнулась, выпустив полосу яркого света на площадку пятого этажа, очертив коврик около двери (бабкин половик) и далее идущую рядом с дверью вертикально по стене железную лесенку, упиравшуюся в железную же дверцу чердака, запертую на массивный висячий замок.

Перед Гординым стояла перелепленная временем и старушечьей худобой женщина в халате, на воротник которого спадали седые завитые, видимо "химией" волосами, один её глаз внимательно вглядывался в нежданного (а возможно и долгожданного) гостя, другой - искусственный - смотрел немножко в сторону и придавал этим несколько более заспанный и недовольный вид, чем на самом деле. За матерью, постоянно подпрыгивая на месте, а по сути перемещая попеременно тяжесть тела с ноги на палку в руке и наоборот, стоял отчим Гордина, Михаил Андреевич, которого он по инерции (узнав истину своего дворянского происхождения только в 25 лет) называл отцом; был он наглухо застегнут в темную рубашку и затянут в брюки, мешковато отстающие на коленях также неопределенно темного цвета, зато сверкала лысина почти во всю голову и растянутый в улыбке рот демонстрировал два ряда металлических зубов. "Приветствую, Вова!" - сказал отец, астматически удлиняя каждый слог и хрипя легкими, словно мехами старой дырявой гармони.

- Неужели не рады? - спросил больше для юмора, чем для приличия Гордин, переступив невысокий порожек. Он прикрыл за собой дверь, замок которой автоматически щелкнул, и полуобнял по очереди хозяев квартиры. Извини, мать, что гостинцев не привез, но у вас ведь сейчас, наверное, все как в Москве: и палатки, и товары, разница в цене, конечно, плевая, завтра все куплю: и лимоны, и апельсины, и печенье, и конфеты, благо, деньги пока имеются", - скороговоркой выпалил Гордин, только в этот самый момент осознав, что он в городе П., в гостях, приехал, наконец, навестить родителей, но как всегда запамятовал про гостинцы, впрочем, хотя и дорого яичко ко Христову дню, есть ещё время исправиться блудному сыну.

- Да нам ничего и не надо. У нас все есть, - знакомо придуриваясь, пропела мать на одном дыхании. - Дай-ка на тебя посмотрю. Постарел ты, сынок, слава Богу, что не такой толстый, как думала.

Гордин никогда не любил эти оценивающе-внимательные следовательские взгляды, необходимость соответствовать внешним своим видом предполагаемому высокому уровню жизни и - чуть не вырвалось - творчества, конечно же, прежде всего уровню благосостояния блудного сына (хотя какое там благосостояние у блудного сына, он яко наг яко благ, как любил приговаривать когда-то его отчим).

Стол сварганили быстро. Мать порезала помидоры, огурчики, сварила сардельки, вареная картошка у неё уже была готова. Отец достал, заговорщически подмигивая, бутылку водки и бутылку коньяка: что будешь пить, милый сын? И сев в гостиной за большой стол, предварительно сняв с него тканую скатерть и постелив прозаическую клеенку, пропустили по рюмке. Гордин выпил на деле рюмок пять, родители едва осилили по одной, они давно не пили, вернее, отец, мать же не употребляла никогда, разве что рюмку-две сладенького вина, и Владимир Михайлович привычно поплыл, замолчал и только хлопал осоловелыми веками. Родители почувствовали усталость ночного гостя, свернули расспросы и, убрав яства, разложили здесь же в гостиной диван. Сил принять ванну у Владимира Михайловича не было. Он выключил свет в комнате, ощупью разделся и нырнул под одеяло, обняв по привычке подушку двумя руками, вытянув ноги и поплыл на животе в наступившую ночь, успев перед отключкой подумать о перерабатываемом им триллере прошлого века, автором которого был, по словам одного из доходяг, державшего в руках оригинал рукописи, пока он за бутылку водки не уступил оный лейтенанту-книжнику на рынке города П., никто иной, как Антон Павлович Чехов, проездом на Сахалин заглянувший в губернский город П., почерпнувший сюжет своих "Трех сестер" и запомнивший легенду о странной, якобы "тройной" могиле от рассказавшего об этом давнего своего знакомца Ивана Петровича Карамышева, кстати, сослуживца одного из героев данного романа Ивана Дементьевича. Надеюсь, вы помните, что он же поделился с Чеховым не просто сюжетом, а даже рукописью "Драмы на охоте", изживая вбитые в подсознание комплексы.

Впрочем, по другим заверениям "Три могилы" были чуть ли не в прямом смысле последним произведением, вышедшим из под пера Ивана Сергеевича Тургенева в 1882 г., завершившего таким образом цикл "семейных преданий", начатый рассказом "Три портрета" и "Три встречи" (первоначальное название "Старая усадьба"). Куда ни кинь, все клин. Жаль только, что по анализу языка романа, исследованию писательского стиля Гордин пока не сумел определить, кто же все-таки здесь приложил талантливую руку. Однако, не пора ли уступить место самой истории. Она, мне кажется, стоит того.