Виктор Широков: Вавилонская яма

Дача оказалась двухэтажным незавершенным строением, но крыша, слава Богу, не протекала, на первом этаже был великолепный камин, имелся и цветной телевизор с плейером, набор всевозможных фильмов-новинок: и боевики, и мистика, и фэнтези, и дамские мелодрамы, и даже мультфильмы. После шашлыка, зажаренного на вольном воздухе, и водки вперемежку с импортным пивом я "перегорел" и очнулся только наутро с сильнейшей головной болью и желанием немедленно "свалить" домой с чужой мансарды, но Маша меня утихомирила и завтракали мы все вместе чинно-благородно овсянкой с беконом. Как на туманном Альбионе, под чудо-звуки Альбинони мы развлекались болтовнею, а не зевали, словно сони.

Вечером стоматолог доставил нас с Машей почти до дому, ему нужно было утром уже заниматься больными, а его обаяшечка-старушечка жена осталась возле камина поджидать молодого любовника, скотника из соседней деревни, о чем Маше под страшным секретом поведала моя коллега-художница, которая не видела ничего неестественного в том, что её мать в свои шестьдесят с небольшим хочет ещё жить нормальной половой жизнью, жаль, что папа так устает на работе, что его уже на все не хватает. И скотнику хорошо, это тебе не за скотиной ухаживать: пей виски, смотри порнушку и делай то же самое, соседским бабам или девицам ещё бутылку ставить надо, а тут тебя накормят-напоят и ещё постоянно перепадают подарки: сигареты, зажигалки, а то и джинсы на 23 февраля или 9 мая.

А утром я совершенно случайно пересекся с Иваном Черпаковым, поэтом из солнечной Мордовии, который тоже довольно давно жил в столице и работал в журнале "Визави", куда перебрался после вынужденного ухода из журнала "Кресало". Я как-то дал ему первый вариант своего рассказа-эссе о неизвестном поэте, который на удивление ему понравился (стихов моих он, видимо по вполне понятной ревности, не жаловал) и он ещё раз настоятельно предложил мне пойти к ним на работу. Только что ушел в "Интеркнигу" коммерческий директор журнала и вакансия требовала немедленного заполнения.

И я решился. Дело неожиданно быстро сладилось. Один из учредителей журнала, одновременно коммерческий директор крупного еженедельника Бабов отдал приказ о моем зачислении через полчаса после разговора, возможно, его тронула моя наивность, с какой я, узнав об окладе Ивана и его со-редактора Евгения Висковатова, попросил сократить мой предполагаемый оклад вдвое, приравняв к их заработкам. Очень быстро я узнал, что мои новые коллеги одновременно работают в приложении к еженедельнику, где получают "зелеными" и на порядок выше, но слово не воробей, вылетит - не поймаешь. А Бог с ним, всех денег не заработаешь, всех девушек не перецелуешь, хотя стремиться к этому, безусловно стоит.

Так началась моя новая служба. Я приходил в одну из двух комнат на пятом этаже гигантского здания, которое почти все было сдано в аренду, а денежки текли в карман кучке избранных, среди которых выделялся некий замглавного, унылый писатель, прославившийся несбывшимся прогнозом успешного путча и носивший надоевшую всем до чертиков, а возможно и ему самому, маску "плейбоя". Длинный, лысый, в очках, шевеля огромными усищами, он чаще всего сидел в буфете и, что-то жуя, пил нескончаемое пиво, в чем заключалась в основном его журналистская деятельность. Итак, я приходил и садился на свободный стул (принадлежащий мне по наследству кабинет заняла бухгалтерша и все время нашей совместной работы, видимо, она боялась моих возможных претензий) и за несколько минут решал все основные вопросы, мучаясь потом необходимостью изобретения новых производственных задач. Коллеги играли в больших журналистов, придумывая остроумные заголовки в полосах, которые представляли собой буквальную кальку популярного американского еженедельника. Американцы тогда всерьез надеялись внедриться в нашу инфраструктуру, в том числе и в СМИ. Они не понимали, что русское извечное распиздяйство (основной, на мой взгляд, признак национального характера) непреодолимо и сколько ни гатить болото, топь все равно сожрет что ни попадя и не подавится.

Иван Черпаков, молодой ещё парень по меркам ЦДЛ-ской сволочи, имел довольно-таки типическую внешность столичного литератора-интеллигента: круглые очки, длинные грязные волосы, жидкие усики. Добавьте к этому нудный голос, не менее нудный, хотя и упрямый характер, дьявольское вполне комсомольское честолюбие, то понятно, что только терпение, с которым я выслушивал его постоянное нытье, его жалобы то на первую, то на вторую жену, каждая из которых по странному совпадению годилась ему по возрасту в матери (такой он был неутомимый геронтофил), как-то примиряло его с моим тоже раздражающим многих образом вечного жизнелюба.