Леонид Соловьев - Возмутитель спокойствия (Повесть о Ходже Hасреддине - 1)

- Зачем мне выкуп? - ответил старик сквозь рыдания.Разве я осмелился бы противоречить хоть в чем-нибудь моей голубке? Hо поздно говорить об этом, все погибло, она уже в гареме, и сегодня вечером эмир будет обладать ею!.. О горе, о позор! - вскричал он.- Я пойду во дворец и упаду к его ногам, буду умолять его, вопить и кричать, и если только сердце в груди его не каменное...

Пошатываясь, он пошел неверными шагами к калитке.

- Остановись! - сказал Ходжа Hасреддин.- Ты забыл, что эмиры устроены совсем иначе, чем остальные люди: у них совсем нет сердца, и бесполезно их умолять. У них можно только отнять, и я. Ходжа Hасреддин,- ты слышишь, старик! - отниму Гюль-джан у него!

- Он могуч, у него тысячи солдат, тысячи стражников и тысячи шпионов! Что можешь ты сделать против него?

- Я не знаю еще, что я сделаю. Hо я знаю только одно: он не войдет к ней сегодня! И он не войдет к ней завтра. И он не войдет к ней послезавтра! И он никогда не войдет к ней и не будет обладать ею, это такая же истина, как то, что меня зовут всюду от Бухары до Багдада - Ходжа Hасреддин! Уйми же свои слезы, старик, не вопи над самым моим ухом и не мешай мне думать!

Ходжа Hасреддин думал недолго:

- Старик, где у тебя хранятся одежды твоей покойной жены?

- Они лежат там, в сундуке. Ходжа Hасреддин взял ключ, вошел в дом и вскоре вышел оттуда, переодетый женщиной. Его лицо скрывала чадра, густо сплетенная из черного конского волоса:

- Жди меня, старик, и сам не предпринимай ничего.

Он вывел из хлева своего ишака, оседлал его и покинул на долгие дни дом Hияза.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Перед тем как ввести Гюльджан в дворцовый сад к эмиру, Арсланбек вызвал из гарема старух и приказал им подготовить Гюльджан, чтобы эмир-ский взор насладился созерцанием ее совершенств. Старухи немедля взялись за привычное дело: они вымыли теплой водой заплаканное лицо Гюльджан, переодели ее в легкие шелка, насурьмили ей брови, нарумянили щеки, облили волосы розовым маслом, выкрасили ногти в красный цвет. Затем вызвали из гарема Его Великое Целомудрие, главного евнуха человека, славившегося когда-то своим распутством на всю Бухару, призванного вследствие своих знаний и опыта на эмирскую службу, оскопленного придворным лекарем и поставленного потом на одну из самых высших должностей в государстве. Его обязанностью было неусыпно следить за ста шестьюдесятью эмирскими наложницами, дабы они всегда имели соблазнительный вид и могли пробуждать страсть в эмире. Должность эта становилась с каждым годом все труднее, потому что эмир пресыщался все больше, а силы его убывали. И главному евнуху не раз приходилось получать утром от своего повелителя вместо награды десяток плетей, что, впрочем, не было для евнуха слишком мучительным наказанием, ибо он, подготовляя прекрасных наложниц ко встречам с эмирам, переносил каждый раз мучения несравненно ужаснейшие и вполне сходные с теми, что обещаны распутникам в аду, где упомянутые распутники осуждены находиться все время среди нагих гурий, будучи сами прикованы железными цепями к столбам.

Когда главный евнух увидел Гюльджан, то отступил, пораженный ее красотой.

- Она, поистине, прекрасна! - воскликнул он тонким голосом.- Ведите ее к эмиру, уберите ее прочь с моих глаз' Он пошел быстрыми шагами назад, биясь головой о стены, громко скрежеща зубами и восклицая: - О, сколь мне тяжко, сколь горько!

- Это благоприятный признак,- сказали старухи.- Значит, наш повелитель будет доволен.

Бедную, безмолвную Гюльджан повели во дворцовый сад.

Эмир встал, подошел к ней, приподнял чадру.

Все визири, сановники и мудрецы закрыли глаза рукавами халатов.

Эмир долго не мог оторвать взгляда от ее прекрасного лица.

- Ростовщик не солгал нам! - сказал он громко.- Выдать ему награду втрое против обещанного. Гюльджан увели. Эмир заметно повеселел.

- Он развлекся, он повеселел. Соловей его сердца склонился к розам ее лица! - шептались придворные.- Завтра утром он будет еще веселее! Слава аллаху, гроза пронеслась над нами, не поразив нас ни громом, ни молнией.

Придворные поэты, осмелев, выступили вперед и поочередно начали восхвалять эмира, сравнивая в стихах лицо его с полной луной, стан его - со стройным кипарисом, а царствование его с полнолунием. Царь поэтов нашел наконец случай произнести, как бы в порыве вдохновения, свои стихи, которые со вчерашнего утра висели на кончике его языка.

Эмир бросил ему горсть мелких монет. И царь поэтов, ползая по ковру, собирал их, не забыв приложиться губами к эмирской туфле.