Марина Бонч-Осмоловская - Южный Крест

- Ну вот! - я расстроился вконец, - зачем скрывать, глупая! Давно это с тобой?

- Да... порядочно.

Мы в испуге смотрели друг на друга.

- Это нервы и хронический недосып.

- Я чувствую, что это не усталость, - она задумчиво взглянула на меня. - ...что-то другое...

- Что, скажи мне?

- Я не знаю.

- Так как же ты знаешь, что это не усталость?

Ее лицо медленно темнело. Она молчала, несколько мгновений размышляя, потом не говоря ни слова оглядела меня отрешенно, отвела глаза.

- ...Нет... не знаю я, - развела мои руки и принялась прибирать на столе. Я пытался дознаться, что она думает, все было напрасно - Лена захлопнулась, как будто испугавшись своей внезапной откровенности. Лицо ее было смущенно, и чувствовалось, что она, кажется, боится продолжать этот разговор. Не обращая на меня внимания, она занялась своими делами. Грустно прошел вечер. Динка ничего не заметила, не считая того, что мама, как обычно, "не в настроении".

На следующий день я сделал попытку поговорить с ней.

- Слушай, вот вчера... словом я хотел спросить, что это было? - я вопросительно уставился на нее. - Ты сказала, что это не усталость...

- Кто сказал?

- Ты сказала.

Лена пристально посмотрела на меня, сухо и сатирически усмехнулась:

- Что ты хочешь?

- Я хочу... я... - повторил я, как баран, - я просто узнать хочу.

- Ах, узнать?! - глаза ее вспыхнули, - интересуешься, что да как! Препарируй меня, посмотри, что внутри! Ты думаешь, тебе все можно?!

- Я не думаю...

Видно было, что злоба то подавлялась, то разгоралась в ней с новой силой, и она не может с этим совладать.

- Если ты что-то услышал, - она задыхалась, едва выговаривая слова, и быстро бледнела, - ты теперь издеваться надо мной будешь, да?!

Я разинул рот и не мог найти, что ответить, так неожиданны и несправедливы были эти слова. Но, главное, я вдруг понял, что узнал ее тайну, узнал случайно, а не должен был, и не забуду ее теперь, буду думать о ней и в один день когда- нибудь разгадаю. Ведь непременно разгадаю. В этом теперь и задето ее самолюбие: больше всего в ней - наших с ней отношений и меня. А хуже всего, что я, узнав, - обидел!

- Я тебя не люблю! Получил! - она взглянула на меня ликующе.

Я понял, что ее самолюбие должно взять верх, побороть меня. Я тут же успокоился и улыбнулся:

- Ты сама себе не веришь!

Она вспыхнула, разглядев мое спокойствие. Опустила голову, долго глядела в пол. Потом прошептала:

- Конец всему. Говорю тебе! - и посмотрела долгим, угрюмым взглядом.

- Да за что же! - вскричал я, - что я тебе сделал?!

- Вот ты! Ты и есть мой самый главный враг!

Я остолбенел, чувствуя полную мешанину в голове, и только одна мысль звенела: "Ты виноват, ты, ты!" Я не знал, не понимал хорошенько, как и почему, но чувствовал, что это правда. Все эти ужасы, случившиеся с ней, каким-то образом связаны со мной, я - причина этого, а ведь события-то реальные. Стало быть, и причина какая-то реальная и, наверное, известная Лене, но непонятная мне. Тайна, в которую меня не посвящают, а сам я не в силах разгадать. Я терялся в догадках, ужасался ее новым и страшным чувствам ко мне и страшился повторения ее приступов. А они не замедлили повториться.

Вскоре в транспорте Лена ездить совсем не могла. Несколько раз я сопровождал ее на работу, и наши попытки проехать немного неизменно заканчивались удушьем, страхом, переходящим в стремительно нарастающий ужас немедленной и внезапной смерти. Мы выбегали из автобусов, троллейбусов, трамваев, пока случайно не выяснилось: единственное, что Лена переносит это такси. Так ей удалось сохранить свою работу.

Однажды вечером Лена пришла в веселом расположении духа, болтала с Динкой о воскресном походе в зоопарк и совсем нас очаровала. Когда букашка нежно засопела за своей перегородкой, мы даже тихонько включили музыку. Я не мог нарадоваться ее перемене. Лена выглядела чудесно: была остроумна, смешлива, соблазнительна, я помолодел вместе с ней за один вечер.

Прошло несколько месяцев. Лена стала приходить домой поздно, еще позже, еще. Иногда и ночью. Звонила от каких-то подруг, с которыми у нее были то встречи, то театры. Когда она легкой тенью проскальзывала в дом, мы чаще всего уже спали. Однажды утром мы обнаружили, что мама с нами не ночевала. Впрочем, как оказалось, Лена осталась у своей Нинки на Петроградской.

Наша жизнь мало-помалу совсем переменилась. У жены появились новые дела и множество новых подруг, ее день был переполнен, но это только шло ей на пользу: болезненные приступы как-то изчезли, растворились сами собой. Она заметно похорошела. Я дал ей полную свободу, видя, что она пошла на поправку, а Лена... да ей было не до того - мы редко видели ее дома.