Николай Телешов - На тройках

В это время от крыльца отъезжали повозки Тирмана и Сучкова. Как только их увидал Матвей Матвеевич, так и остолбенел, не успев даже вытащить из повозки ногу, и стоял на одной, точно аист.

- Так и есть! - вскричал он в негодовании. - Надули! Надули! - И, выскочив на снег, не знал, куда деваться. - А все вы! - набросился он на приказчиков. - Укладывались десять лет! Староста! - закричал он еще громче, распахивая шубу.

Ему вдруг сделалось жарко. Вид его был необычайно строг и грозен, а голос, на который мгновенно выбежал староста, прогремел, как команда.

- Живо! Курьерских!.. А вы, молодцы, - обратился он к ямщикам, удружили: получай по рублю!

Новые ямщики целою толпой хлопотали между тем у повозок, впрягая свежие тройки.

- Скорей! Скорей! - волновался Матвей Матвеевич, то подходя к повозкам и понукая ямщиков, то вглядываясь вдаль и щурясь на две черневшие точки.

- Прописаны подорожные? Садитесь! Пошел, ямщик!

Догоняй те тройки!

Взвился кнут - и лошади помчались. Волнение Панфилова, однако, не улеглось. Все внимание его было обращено на дорогу, по которой вдалеке неслись две скачущие тройки.

- Пошел! Гони! - покрикивал Матвей Матвеевич, не спуская с них глаз. Да пошел же ты, черт тебя побери!

Ямщик нахлестывал лошадей и торопился, в надежде получить на чай, не обращая внимания на ругань. Тройка летела, а Панфилов все не мог успокоиться.

- Гони! Гони!.. Ах ты скотина, как едешь! Вот я тебя!

я тебя!

Но браниться во весь голос на морозе не так-то легко, и Матвей Матвеевич устал.

- Да ругайся хоть ты! - толкнул он Бородатова, откидываясь в глубину повозки.

Бородатов начал ругаться экспромтом, без всякого вдохновения. Между тем расстояние между тройками малопомалу все сокращалось и сокращалось. Вот уже ясно виднеется сучковская повозка с ее глянцевитым чепчиком; алые лучи заходящего солнца сверкают на ее лощеной циновке.

"Теперь не уйдешь!" - радостно думает Панфилов.

Лихо несутся передние кони, но еще лише скачут панфиловские тройки.

- Ух! Эй! Го-го! - вскрикивает ямщик тонким, почти бабьим голосом и, не помня обиды, взмахивает кнутом и руками, привставши на облучке.

Но вот и вторая станция - Кадинцы. Тройка лихо подкатила к крыльцу, колокольчики беспорядочно заболтали на все лады, точно перебивая друг друга, и вскоре они заливались над другими конями среди волжского раздолья.

Солнце уже село. Начинало вечереть, когда миновали Юркино. Январские сумерки стали заволакивать даль, и в воздухе заметно свежело. Серый иней вставал над лесами, окутывая постепенно весь правый берег; белая равнина тоже серела и мало-помалу сливалась с туманною далью.

Первые звезды замигали на небе. Крепчал мороз. С хрустом и скрипом оседал снег под полозьями; казалось, скрипела и самая повозка, точно сафьяновый кошель. Осколок луны, белевший недавно точно облако, теперь позолотился.

Анютин выглянул из повозки, и глаза его встретились с отблеском луны. Он было отвернулся, но потом снова поднял глаза к небу. Что-то ласковое просилось к нему в душу; эти кроткие лучи среди мертвой природы будили в нем его полузадавленную молодость.

- Шельмец, шельмец! - тихонько прокряхтел он, и неизвестно, к кому относились эти слова.

В это время около них показался задок чьей-то повозки.

- Никак, обгоняем?

- Сучковская! - ответил ямщик и завертел по воздуху кнутом.

Слышно было, как рядом сопели лошади, и скрипела чужая повозка, и чужой колокольчик вмешивался в песню их колокольчика. Но приказчикам было все равно: они ли кого обгоняют, их ли кто, - они вовсе не интересовались и спокойно лежали под чепчиком, рассуждая об ужине да любовно поглядывая вперед, где среди вечерней мглы сверкали огненные точки.

- Слава тебе господи! К Лыскову подъезжаем.

Среди сумерек заманчиво блестели эти огни, напоминая семейный очаг, и чем ближе к ним подъезжали тройки, тем шире рассыпались и множились они, сверкая тут и там и лаская утомленные взоры.

Все четыре тройки, одна за одной, въехали в Лысково, нарушив своим звоном и скрипом мирную тишину. Впереди всех ехал Тирман с Кумачевым, за ним Панфилов и приказчики.

Сучков оказался последним.

III

После долгой однообразной езды и мороза хорошо поразмять усталые ноги, взбираясь вверх по лестнице; хорошо войти в теплую горницу, сбросить с себя тяжелую, промерзшую шубу, сесть за стол, покрытый чистою скатертью, и отведать горячих щей, которые дымятся пахучим паром.

Лысково - большое село, раскинувшееся по полугорью, - по зернышку да по семечку заманивало к себе хлебную торговлю, а заманив, вцепилось в нее, как сторожевая собака, и потянуло на свою сторону со всех концов Поволжья, с маленьких сел и деревенек, и нарезало себе улиц, настроило каменных домов, какие сделали бы честь даже уездному городу!