Николай Телешов: Крамола

Николай Дмитриевич Телешов

КРАМОЛА

Из цикла "1905 год".

I

С весны 1905 года, неизвестно зачем и откуда, в Москве стал появляться в так называемом "городе" прилично одетый господин лет сорока, с пушистыми бакенбардами и в цилиндре, не очень модном и не новом; так же не очень нов и не очень моден был его костюм, и это придавало ему много солидности; ничто не обнаруживало в нем ни легкомысленного франга, ни прогорелого барина, напротив - виделся в нем простой человек, которому некуда было девать свободного времени; этим и объясняли его склонность поговорить, пошутить и рассказать множество новостей, особенно про войну, про японцев, про наши неудачи, в которых повинна интеллигенция.

Появлялся он то в Охотном ряду, где заглядывал в мясные и зеленные лавки, восхищался певчими птицами, то захаживал проведать купцов на Старую площадь, то в Ряды, то появлялся на торговых подворьях, и везде стали знать его в лицо и разговаривать с ним. Обыкновенно он выбирал такие лавки, где торговцы бывали попроще и посерее, а заходил к ним в такое время, когда они бывали не очень заняты.

В мясной лавке он покупал курицу или говядины, в колониальной папирос, в галантерейной - галстук, а познакомившись, заходил нередко и так: потолковать от нечего делать или "почесать язык", как выражались торговцы.

- Ну-ка, отец-благодетель, - обращался он весело к одному из приказчиков, - заверни-ка мне фунтик колбаски.

- Ну-ка, отец-благодетель, - достань десяточек папирос, - говорил он в другом месте.

Поэтому за ним и укрепилось прозвище "Благодетель", хотя в глаза его все называли просто господином. Кто он такой и как его имя - почему-то никто не спрашивал, интересовались им только мясники, с которыми он имел особенную склонность беседовать. Здоровенные ребята, с мускулистыми руками и толстыми лицами, в грязных, засаленных фартуках, обвешанные кругом бедер широкими длинными ножами, они иногда загадывали друг другу: кто такой Благодетель? Одни говорили, что он непременно дворцовый лакей, потому что у него баки очень вылощены.

- И все знает. Сколько раз про войну предсказывал:

что скажет, то, гляди, и случится назавтра. Ты попробуй распахни ему пальто: у него небось все пузо в золоте!

Другие не соглашались:

- Нет. Лакей не может так разговаривать. Да у них и харчи казенные: на что ему говядина или сырая курица!

- А может, он для любовницы покупает?

- Вот нешто для любовницы... Только он скорее всего по монопольной части - оттого все и знает.

- А зачем у него баки-то такие, если он по питейному делу?

- А чего ж им не быть? Это у менялы баки не вырастут, а акцизному можно и с баками...

К хозяевам Благодетель относился более почтительно, здоровался с ними за руку и вздыхал о плохих барышах, а на плохие барыши купцы всегда любят пожаловаться.

- Ведь этак дела-то в двести лет не поправятся, - сочувственно говорил Благодетель, качая головой и задумываясь. - Кого ни послушаешь, одно и то же: плохо и плохо.

А что за причина? Что за напасть пошла на Россию?

- Насчет делов - это верно что напасть. Наши дела теперь, по-русски сказать...

- Не договаривайте. Знаю, как скажете.

- То-то и оно! Всякий знает, как ежели по-русски про теперешние дела сказать...

Однажды Благодетель явился в мясную лавку поутру, в самый разгар торговли. Все были заняты: рубили, резали, вешали, получали деньги, завертывали, считали; возле прилавков, дожидаясь очереди, стояли кухарки в теплых платках, с сумками и корзинками.

- Я подожду, - сказал Благодетель. - Мне не к спеху.

И сел на табурет возле конторки.

- Дожили до времечка... нечего сказать! - вздохнул он, видимо сердясь на кого-то.

На слова его никто, однако, не обратил внимания. Попрежнему раздавалось на разные голоса: "Людской говядины-то не положили..." - "С вас два рубля тридцать восемь..." - "Баранины восемь фунтов..." - "Сдачи извольте получить..."

Работа кипела: хрустели под топором кости, звенели на мраморной доске деньги, щелкали счеты, - и Благодетеля не замечали. Тогда он встал и громко сказал:

- Слышали новость? Всех крестьян опять скоро крепостными сделают.

Мгновенно все затихло и остановилось, точно в вертевшееся колесо кто-то просунул палку. Все руки опустились, все глаза глядели на Благодетеля, а он, будто не замечая этого, закуривал папироску и молчал.

- То есть... как... крепостными?.. - вымолвил чей-то голос, в котором было и недоверие, и страх, и злоба.