Иван Арсентьев - Три жизни Юрия Байды

Мясевич допросил Байду. Может быть, он станет путать, изворачиваться? Нет, объясняет спокойно, обстоятельно, допрос воспринимает без обиды и недовольства, как должное, считает: проверка законная, дело нужное. По просьбе Мясевича начштаба Присяжнюк приказал врачу Кобзареву проверить в числе других партизан также Байду на предмет его годности к активной боевой работе после ранения. Кобзарев вынес врачебное заключение: пулевое ранение без повреждения кости не повлияло на состояние здоровья Байды.

Значит, он действительно был ранен, неизвестно только как? Отбивался от фашистов? От бульбашей? Или, может быть, не от тех и не от других? Он сам передал командиру плакат-объявление германских властей с собственным портретом, объявление, якобы расклеенное полицией в местах, где действовала группа Купчака. Странно, каким образом немцы сфотографировали Байду? Объявление гарантировало десять тысяч марок тому, кто поймает «опасного партизанского бандита» или укажет его местопребывание. Не состряпан ли этот плакат абвером умышленно, чтобы облегчить внедрение своего агента? Однако Коржевский и Афанасьев подтвердили, что портрет Байды на плакате сделан по фотокарточке из аусвайса, выданного начальником полиции Кормыгой. Но разве командир и комиссар не могут ошибиться? Опять же история с Куприяном Темнюком. Можно ли оставить без внимания предположение, что это хитрая шахматная игра, при которой жестокий гроссмейстер жертвует пешкой-дядей для сохранения ферзя-себя?

Много противоречивых мыслей возникало у Мясевича при его последующих беседах с Юрасем. Бывали моменты, когда он считал свои подозрения совершенно неосновательными, потому что сердцем понимал: то, о чем рассказывает Байда, выдумать невозможно, все это пережито, все это правда.

Однако он тут же одергивал себя и принуждал смотреть на вещи и события более строго, не допуская никаких послаблений, никаких сочувствий или оправданий. И все же он на этом деле не мог поставить точку, чувствуя, что материал еще не имеет стройного законченного вида, что нет в нем должной железной убедительности. Прошел уже месяц, а «дело Байды» все еще лежало в сумке Мясевича не выясненным до конца…

Тем временем дела в отряде пошли на поправку. Смешанные группы из старых партизан и пополнения каждые сутки уходили на задания и не возвращались без трофеев: продуктов, оружия, боеприпасов, а также и важных сведений о противнике. На их основе и была намечена совместная операция с соседним отрядом имени Щорса, откуда прибыли Присяжнюк и остальные. Партизаны об этом узнали потому, что командир, комиссар и начштаба встречались с представителями того отряда. Что же касается сути операции, то она держалась под строжайшим секретом. Даже Варухин ничего не знал, все разработки по боевому обеспечению выполнял лично начальник штаба.

И вот поступил приказ: готовиться к походу. Лагерь пришел в движение, партизаны получали патроны и гранаты, в пищеблоке выдавали сухой паек: хлеб и сало.

Раздалась команда строиться в колонну. Вперед ушло боевое охранение, за ним двинулись остальные. Никто толком не знал, куда, об этом, как принято, заранее не говорили, но, судя по направлению, можно было догадаться: идут в сторону большого села Серединопутье, где находилась авторемонтная база оккупантов и воинские склады. Но это еще ни о чем не говорило, могли свернуть и на Мигаревку, и на Сосновое — все эти села тщательно разведаны. Максим проверил подходы, определил места, интересующие партизан, количество охраны, ее расположение, оружие и огневые точки.

Юрась после возвращения опять был включен в группу минеров. Он шагал почти в самом хвосте колонны, придерживаясь за обрешетку повозки, полную ящиков со взрывчаткой. На другой подводе везли шанцевый инструмент и трофейный миноискатель, бережно завернутый в тряпки. Максим хоть и докладывал, что немецких мин его разведчикам не попадалось, но чем черт не шутит!

Лесом шли осторожно, укрывались под густыми кронами деревьев. Зеленые, не тронутые косой, усыпанные пестрым разнотравьем поляны пересекали бегом, с оглядкой, и снова шли извилистыми тропами, бурыми от прошлогодних листьев. Ночевать расположились на бугре среди сосен, где посуше и потеплее, зажигать огонь строжайше запрещалось.

На рассвете двинулись дальше. Вскоре перешли старую просеку, обогнули кислое болотце и оказались возле бывшей железной дороги. От нее остались куски ржавых рельсов, скрученных и согнутых, да исковерканные шпалы, меж которых густо топорщился вонючий журавельник. Головные прибавили было шагу, затем внезапно остановились. Юрась продвинулся обочиной вперед — узнать в чем дело. Оказывается, пробку устроили Максим с Кабаницыным, встали верхом поперек дороги. К ним на рессорнике подъехал Коржевский, поговорили о чем-то. Коржевский выбрался из рессорника, пошел вперед, опираясь на суковатую черемуховую палку. За командиром — его ординарцы. Колонна растаяла, партизаны забрались в тень, скрутили цигарки. Солнце еще не выбралось из гущи леса, а духотища — не продохнешь. Вскоре командиров групп вызвали к Коржевскому, а затем последовала команда: всем стать по своим местам и начать скрытное выдвижение на исходные позиции. Колонна теперь распалась на «секции», командиры увели свои группы. Обходную, самую крупную, повел Афанасьев. Коржевский с резервом остался на опушке возле дороги, при нем — начальник штаба, Мясевич, Варухин и ординарцы, чуть в стороне — минеры, которым было приказано находиться поблизости.