Иван Арсентьев - Три жизни Юрия Байды

А напротив него — мохнатая голова, вздыбленная широченная грудь, кулаки, каленные железом, и хриплый, словно откуда-то издалека исходивший шепот:

— Над мертвой измываешься?

И опять — удар! Что-то тупо хрястнуло. Начищенные сапоги господина Латки отделились от земли, а он, коротко ахнув, брякнулся на спину и застыл неподвижно. Изо рта, смачивая пыль, поползла струйка крови.

Юрась рванул ворот на своей шее. Ноздри его хищно трепетали. Никто из полицаев не шевельнулся, стояли молча с разинутыми ртами. Юрась ссутулился, сунул руки в карманы и пошел со двора тяжелой поступью обреченного.

На следующий день разразилась буря. Тихон Латка подал коменданту района и начальнику полиции рапорты с жалобой. Происшествие изображалось так, будто полицейский Юрий Байда предательски напал на своего начальника за то, что он, Латка, разоблачил казненную партизанскую разведчицу.

Дело принимало плохой оборот не только для племянника, но и для самого старосты. Куприяна срочно вызвали в район. При всей его хитрости и увертливости на этот раз пришлось приложить немало усилий, чтоб замять грозившую неприятность. Куприян сумел убедить коменданта в том, что старший полицейский Латка бессовестно врет, поскольку сам подкапывается под него, старосту. Происшествие же объяснил как обоюдную драку. Полицейские разругались, и Байда побил Латку за то, что тот присвоил золотые часы казненной партизанки. Байде самому хотелось заполучить их. Однако часы так и остались у старшего полицейского, так что и причин для раздора нет. В общем, Куприян действовал хитро, наговорил сорок бочек арестантов, и все же это не спасло его от убытка: пришлось поплатиться бочонком липового меда. Комендант довольствовался приношением старосты, а чтобы впредь не возникали распри между полицейскими, велел «яблоко раздора» — золотые часы — доставить немедленно ему в комендатуру.

Что же касается начальника полиции Кормыги, то… Юрась узнал позже, как он откликнулся на всю эту историю и что решил.

В кузню Юрась ходить перестал: не мог ни работать, ни есть, ни спать — перед глазами стояли дети, колючая проволока. Лежал на топчане в сарайчике, подсунув кулаки под голову. На потолке рдел подсвеченный солнцем сучок. Юрась глядел на него, временами разговаривал с ним мысленно, и ему казалось, что на всем белом свете нет никого и ничего, только он да этот сучок, рдеющий над головой. Но солнце опустится, и сучок тоже погаснет…

Куприян из райцентра вернулся в середине дня, уладив там все свои дела. Бабка Килина позвала Юрася в хату. Он встал молчком у печи, поглядел на дядю сверху вниз. На сером сморщенном лице старика вспыхнули пятна. Желваки задвигались.

«Ну, начинается…» — сказал себе Юрась. Но лицо дяди внезапно расплылось в добродушной улыбке.

— Ну что, Аника-воин, не напустил еще в штаны от страху? Видно, хочется-таки понюхать тебе немецкой тюряги… — Помолчал, кашлянул сердито. — Совсем сбесился! Силу дурную девать некуда. Заставляешь родного дядю гнуть спину черт знает перед кем! Вот она, твоя благодарность, за все добро, что я тебе делал!

Юрась подумал с досадой: «Теперь надолго заведет шарманку…» Но, к удивлению, Куприян оказался краток. Вынув из кармана пиджака какой-то сверток, от положил его на край стола, на него — сложенную вчетверо бумагу, откинулся назад и похлопал себя но коленям как человек, который собирается сообщить что-то чрезвычайно важное.

— Садись, — кивнул он Юрасю.

Тот присел на лавку, провел пятерней по спутанным волосам.

— То, что ты дал по морде Латке, в общем, правильно. Но погано. Едва удалось прикрыть дело. Скажи спасибо мне да Панасу Гавриловичу. А теперь слухай, что я буду говорить.

Куприян откашлялся и начал говорить. Уже с первых слов Юрась почувствовал, что это не та нудная проповедь, которую он ожидал: речь шла о вещах столь удивительных, столь необычных, что Юрась рот разинул от изумления.

Начал Куприян с категорического заявления о тем, что наступил час для всех верных украинцев браться за установление своей национальной, самостийной, украинской соборной державы под эгидой ОУН, которую поддерживают германские власти.

— Мы в своем районе уже начали гуртовать людство, мы выявляем тех, кто верен нашему делу, мы… Кто мы? — переспросил Куприян, взглянув свысока на Юрася. — То пока секрет.

— Хе! Немцы захватили нашу землю, чтоб потом отдать ее вам под самостийное государство? Как же! Держи карман шире!