Иван Арсентьев - Три жизни Юрия Байды

— У меня расписание есть, — сказал Полынов, вставая и подходя к своему столу, где под стеклом лежал буклет ГВФ. — Два прямых и пять транзитных.

— Годится. Завтра утром улетаю. Байде ни слова!

— Счастливо, буду ждать вестей. Позвоните обязательно.

Вечером следующего дня Ан-2 приземлился в Березове при свете посадочных прожекторов. Автобус довез меня до гостиницы, светившейся всеми окнами среди высоких пихт и обещающей тепло и уют после двадцатиградусного мороза.

Бросив на кровать походную сумку, я справился по телефону, находится ли в больнице Васса Карповна. Ответили, что ушла домой. Дежурная по гостинице растолковала мне, как разыскать Красноармейскую улицу, и я отправился по адресу.

Городок утопал в снегу. Снег был всюду: искрился в голубом свете неоновых фонарей, лежал на зеленых лапах пихт, расстилался вокруг меня не тронутым копотью ковром, украшал беличьими шапками крыши домов, скрипел под ногами на все голоса.

Я шел и думал: узнаю ли я Вассу? Узнает ли она меня? Столько лет прошло после нашей последней встречи в отряде имени Щорса. Мне еще помнится, как она смутилась, когда я уставился на ее располневшую талию, и принялась торопливо оправлять гимнастерку на животе. С похудевшим лицом, с коричневыми пятнами на лбу и щеках, с высокой грудью, она казалась тогда неказистой, только огромные глаза, бесконечно печальные и ясные, нежно светились.

В чужом отряде Васса чувствовала себя обузой, мучилась одиночеством, тосковала о внезапно пропавшем любимом человеке. Но глаза ее жили, лучились, не подчиняясь ни чувствам, ни воле, жили независимо от настроения: в глубине их сияло счастье будущей матери, и она стыдилась своих глаз. Разговаривая с партизанами, смотрела в землю, и со мной говорила натянуто, рассказывала о своей тяжкой участи так, словно во всем сама была виновата. Как же сложилась ее дальнейшая судьба? Как прожила она долгие годы одна?

Дом номер восемь смотрел окнами на улицу, с обеих его сторон вдоль расчищенной дорожки искрились белые стены. Я прошел по снежному коридору, постучал в дверь.

— Кого вам? — раздалось внутри.

— Василиса Карповна дома?

— Заболел кто-то? — спросил тот же женский голос.

— Я не больной, я приехал из Москвы.

Звякнула задвижка, и в распахнувшейся двери показалась женщина, лицо ее в потемках было плохо видно. Поздоровался.

— Заходите, — удивленно пригласила она, открывая дверь в освещенную комнату.

Я остучал ботинки от снега, пошмурыгал подошвами о половичок, вошел в прихожую, которая являлась одновременно и кухней, снял шапку и повернулся к женщине. Она смотрела на меня выжидательно, широко распахнутыми, вопросительными глазами. Повстречайся она мне случайно на улице, я бы не узнал в этой полнеющей, стройной женщине с открытой белой шеей и слегка подкрашенными губами прежнюю Вассу, но глаза… Они не изменились.

— Здравствуйте, Васса Карповна. Вы не узнаете меня?

Она помедлила, раздумывая, затем ответила неуверенно:

— Видела… но сразу не могу… никак не признаю. А видела…

— Не только видели, но и лечили!

— Да? Наверное… Только не помню, где. В Тюмени?

— Нет, в партизанском отряде «Три К»! Прилетал иногда к вам некий не очень удачливый пилотяга…

— Вы?! — воскликнула Васса. — Боже мой! Вы! Вы! — И вдруг, подавшись ко мне, уткнулась лицом в мою грудь, заплакала. Я разволновался.

— Ну, это… Васса Карповна… ну, не надо… Успокойтесь.

Я подвел ее к табуретке, посадил. Она покорно кивала, всхлипывая. Потом быстро встала, поспешно вытерла лицо висевшим на гвозде полотенцем.

— Откуда вы? Сколько ж это лет прошло? Ой-ой-ой! А я вас часто вспоминала…

— Вспоминали? А почему же ни разу не написали, даже адреса своего не прислали? Ведь, помните, я вам тогда оставил номер полевой почты своей части? Помните, в Рязани?

— Он и сейчас у меня есть, да вот так вышло… А как вы меня нашли? Ой, раздевайтесь, пожалуйста. Ну надо же! Нет, я не верю своим глазам. Ведь вы последний человек, которого я видела из всех наших! Нет больше ни души. Никого. Все, видно, погибли, все до единого. Муж, отец, все!

На глазах Вассы опять заблестели слезы. Она отвернулась. Потом, отведя меня в комнату, посадила возле горячей печки. Сама, опустив руки, осталась стоять посреди комнаты. Стояла, никак не могла прийти в себя.

Потом мы сидели с ней за столом, ели грибы и вяленую оленину, пили чай и, разговаривая, листали альбом с фотографиями. Карточки, пожелтевшие, любительские, вели начало с 1943 года. Васса рассказывала: