Станислав Рем - Двадцатое июля

Штауффенберг, поставив ногу на первую ступеньку трапа, брезгливо поморщился:

— Садитесь на переднее сиденье. И постарайтесь не загадить мне машину.

— Благодарю вас, полковник. — Штиф подхватил свои вещи и поплелся к стоявшему неподалеку автомобилю.

— Что с ним? — спросил у уже спрыгнувшего на землю Штауффенберга спустившийся следом Ганс Баур, личный пилот Гитлера, прилетевший вместе с ними в ставку фюрера.

— Перебрал слегка. А вы почему за щеку держитесь?

— Зуб. Вторые сутки болит. — Баур поморщился. — То ничего-ничего, а потом как дернет! Кошмар.

— Сходите к врачу.

— Собирался, да всё времени не было. Все последние дни занимались тут усилением охраны. Провели несколько тренировочных диверсионных актов. Проверяли бдительность персонала. Видно, тогда-то зуб и застудил.

Штауффенберг крепче прижал портфель к круди.

— Может, поедете с нами?

— Благодарю. Но откажусь: дантист есть и в нашей медчасти.

Пилот махнул рукой в знак прощания и направился к серому бетонному сооружению, в котором располагалась служба управления полетами.

Штауффенберг задумчиво проводил его взглядом. Похоже, слухи (или информация?) о покушении дошли и сюда. Ну что ж, обратного пути все равно нет.

Гиммлер лежал на кушетке. Над ним колдовал доктор Керстен, личный врач рейхсфюрера,

— Как вы думаете, Феликс, — Гиммлер говорил с закрытыми глазами, — кто является главным врагом рейха?

— Коммунисты.

— Это не ответ. Вы просто кинули мне слово, даже не подумав. — Рейхсфюрер скрестил руки на груди, устраиваясь поудобнее. — Коммунисты — не враги, а отбросы нации. Настоящие враги — аристократы. Те, что с виду вроде поддерживают нас, а на деле ведут себя как предатели.

— Кого вы имеете в виду?

— Многих. Их сотни, если не тысячи. Они не воюют на фронте и не сидят в штабах. Они протирают штаны в старых городских корпорациях. В своих имениях, на своих заводах, в компаниях, конторах. После войны мы обязательно проведем тщательную чистку их рядов. И решим, кого оставить в рейхе, а кого изгнать. Разумеется, реквизировав предварительно капиталы.

Доктор Керстен тщательно втирал специальные масла в вялую кожу Гиммлера.

— Но, господин рейхсфюрер, многие из них все-таки исполняют свой воинский долг на фронте.

— Единицы. И я не стану упрекать тех, кто выдержит проверку на честь и доблесть. — Гиммлер повернулся на бок, лицом к врачу. — Но мне хороню известно, что солдаты из класса аристократии крайне неохотно идут в бой. Большая часть офицеров этого сословия и вовсе настроена против национал-социализма. Предатели, готовые в любую минуту вставить нам нож в спину. Мы их пока терпим. Вынуждены терпеть. Но это продлится недолго. После войны они лишатся права на жизнь. — Он сел на кушетке, накинул рубашку.

— Господин рейхсфюрер, — осторожно вымолвил доктор, — мне нужно с вами поговорить…

— Опять о ваших евреях?

— Да. — Керстен судорожно сглотнул слюну.

— Простите, Феликс, но я не в состоянии понять, почему вы так заботитесь о них? Думаете, хоть один из этой братии отблагодарит вас?

— Нет, я так не думаю. Точнее, думаю, но не об этом. Понимаете, господин Гиммлер, недавно из Швейцарии мне сообщили, что в Цюрихе появилась группа далеко не бедных людей, готовых — прошу обратить на это внимание, господин рейхсфюрер! — провести с вами выгодный обмен своих капиталов на заключенных из концлагерей. Их, то есть нескольких заключенных, нужно будет всего лишь переправить в тихое местечко под Швейцарией. И всё. И никто, уверяю вас, не узнает об этой сделке. — Заметив, что пациент уже нащупывает ногами тапочки, доктор взмолился: — Я вас умоляю, господин рейхсфюрер, выслушайте меня!

— Вот что, господин доктор, — Гиммлер нехорошо сощурился, и Керстен понял, что выбрал неподходящий момент для беседы, — вы и я принадлежим к совершенно разным мирам. Вы восхищаетесь евреями, поднявшими, как вы утверждаете, всемирную науку и торговлю до необозримых высот. А мне, мягко говоря, противно видеть их разгуливающими по Баварским горам в кожаных шортах. Я же не разгуливаю в кафтане и с пейсами?! Всюду, где бы еврей ни появился, он начинает стряпать свои мелкие, но очень выгодные для себя делишки. Я ничего не имею против капитала как такового, но имею много претензий к его еврейскому варианту. Что, к примеру, интересует наших владельцев заводов? В первую очередь их интересует Германия, и лишь во вторую — личная выгода. А что интересует еврея? Только собственная нажива! — Гиммлер накинул на худющие, костлявые плечи халат и уже на выходе, в дверях, закончил мысль: — Поверьте, доктор, они еще вас же и обвинят в том, что вы принимали участие в их освобождении. И не просто обвинят — окунут в дерьмо. Оставайтесь здесь, Феликс, вы мне еще понадобитесь.