Николай Богданов: Тайна Юля-Ярви

Говоря это, Шереметьев смотрел на девушку уже иными глазами. Теперь перед ним была не просто карелка с желтыми волосами и смуглым лицом, а действующее лицо темной драмы. И все это не на сцене и не в романе — в настоящей жизни. Я поняла, что он готов вмешаться в ее судьбу.

Надо вам сказать, что я знала Шереметьева с детства. Мы вместе учились в школе, а затем и в аэроклубе, где и начали летать.

Признаться, с детства я была к нему неравнодушна. Но сверстники так много нас дразнили женихом и невестой, что оттолкнули друг от друга. Мы стали стыдиться нашей дружбы, и она вылилась в какую-то постоянную пикировку. Наши шутливые ссоры перешли в привычку. Хотя прошло много лет и никто из нас еще не нашел себе друга жизни, все же мы при встре^ чах отталкивались, словно две частицы, заряженные отрицательным электричеством.

Я воспиталась самостоятельной, не требующей ничьей помощи и поддержки. Была слишком горда, чтобы самой попытаться вызвать к себе какие-то чувства гподобные жалости. А у нас на Волге даже любовные частушки называются «страданья», — часто девушки вместо «люблю» говорят «жалею».

И теперь вдруг я увидела, что, вызвав к себе чувство жалости у нашего волжского богатыря, эта желтоволосая девица очень много приобрела.

Володя Шереметьев оживился, достал флягу с коньяком и апельсины. Их полк перелетел сюда из Закавказья, где он формировался, и карманы летчиков были набиты цитрусовыми плодами.

— Вот, Импи, когда будете нашей, советской, я часто буду угощать вас «золотыми яблоками». После войны я буду водить сюда самолеты на трассе — от моря полуденного до моря полуночпсго. Тогда жизнь здесь пойдет иная. Все старые бредни исчезнут.

И он предложил выпить коньяку за новую жизнь.

Импи выпила безучастно.

Я посмотрела на нее и подумала: играет она или все это получается у нее естественно?

Выпив чарку коньяка, старик почмокал губами и вспомнил, что подобным напитком угощал его тот самый профессор, который подарил ему самовар. Очевидно, это и был тот собиратель фольклора, о котором говорил старик.

После второй чарки коньяка старик 'взял в руки кантеле и решил повеселить нас шуточной руной.

— Я спою вам песню про наших водяных, как они зимой играют в карты.

И старик запел хриповатым голосом какую-то странную мелодию. Чем дольше он пел. тем внимательней я прислушивалась. Это была необыкновенная песня. Я ее записала целиком:.

И старик снова потянулся к фляжке с коньяком, хотя и был слепой.

— Повторите-ка мне эту песню, — попросила я.

— Глупая сказка! Все глупое у карелов, — сказала Импи.

— И ничего она не глупая, — обратился к нам старик. — Это было у нас. Мой дед рассказывал. Он сам гнался за этим зайцем и потом сочинил песню.

— Нехорошо возражать старшим, — шутливо предостерег Импи Шереметьев, и я увидела, что он взял ее смуглую руку в свои ладони.

«Стараясь расположить к нам эту девушку, он, кажется, увлекся больше, чем она. Опасное занятие: желая людям добра, мы невольно начинаем их любить. И часто без достаточных причин», подумала я.