Николай Богданов - Тайна Юля-Ярви

— Вас зовут Импи? — сразу уловил Шереметьев. — Красивое имя…

— По-христиански она звалась Мария. Это они сделали ее Импи.

— Кто это они?

— Те же, кто лишил меня глаз, кто лишил меля сына, опоры старости…

Странные признания старика заставили Владимира Петровича отложить в сторону карту.

— А что с твоим сыном, дед?

— Его смерть и сейчас перед моими глазами, как последняя картина, которую я видел в этом мире. Он стоял без шапки, смотря прямо на’ дула их ружей. Он был самый смелый охотник и никого не боялся. После залпа он еще удержался на ногах. А потом рухнул лицом в снег. Они схватили его за золосы; и тут я крикнул: «Не смейте беспокоить мертвого!..» Убийцы рассмеялись мне в лицо…

— Кто они были?

— Это были белые финны, они гнались за красными финнами, которые уходили от них в Россию. Кровь стекала у красных с повязок, они едва держались на лыжах и просили помощи. Никогда не отказывал в помощи, в несчастии наш род, и Никола проводил красных в Россию тайной тропой. Преслело* ватели упустили добычу и ярость свою обрушили на нас…

— Отец мой был плохой человек! Довольно об этом, — сказала девушка. — Мать моя была настоящая финка!

При этих словах Шереметьев вспыхнул.

— Плохим человеком могли считать вашего отца только финские мясники и лавочники… лахтари!

— Да, да, — отозвался старик, — в лавках нам не продавали ни спичек, ни соли… Потом закрыли нашу мельницу…

Я поняла, что это старая история времен восемнадцатого года, когда Финская советская республика была задушена белогвардейцами при помощи немецких оккупационных войск и оголтелая реакция начала зверски преследовать все левые элементы.

— Нельзя отягощать гостей своими заботами. Поставь-ка самовар, Импи, и дай мне кантеле, русские любят песни, — сказал старик.

— Я не умею ставить самовара, — сухо отозвалась Импи.

Мечтая о горячем чае, я сама отыскала самовар и занялась нехитрой стряпней, предварительно завесив окошко, чтобы не послужить мишенью для какого-нибудь бродячего диверсанта.

Ничего не оставалось делать, как переждать метель в этом одиноком доме.

Жилье старого карела бы. до построено в давние времена и во всем носило следы русской поморской культуры. В черной горнице широко расположилась русская печка — большая, с высоким челом и жаркими печурками. А в чистой горнице величаво возвышалась изящная голландская печь, облицованная изразцами с картинками. Она приплыла откуда-то из Гаарлема или Амстердама еще в те времена, когда там плотничал Петр Первый; ее привезли поморы, сдав улов трески или королевского палтуса и накупив заморских диковин.

Тут же на столике, накрытом вязаной скатертью, на* поминающей рыбацкие сети, стоял, поблескивая червонной медью, тульский самовар, теперь изрядно потускневший, и грудкой были сложены сундуки старинной петрозаводской работы, окованные цветной жестью.

— Карелы испокон веков дружили с Русью, — продолжал старик. — Когда нарушалась эта дружба, мрак наступал вокруг нас. Я обрадовался, когда внучку взял на воспитание пастор. Но плохо воспитали ее: взяли у меня ребенка, а вернули женщину, не почитающую родителей.

— Подлая работа финских нацистов. Неужели вы, Импи, не понимаете? Вы же взрослая? — сказал Шереметьев.

Я увидела, что он принял близко к сердцу эту старую драму.

Когда я поставила на стол вскипевший самовар, он достал из полевой сумки консервы, шоколад и печенье.

— Импи, где вы прячетесь, словно одичавшая кошка? Идите же к людям, — позвал он……

Шереметьев вырос на Волге и, как всякий русский человек с открытой душой, был доброжелателен. В Импи он увидел жертву и от всего сердца хотел ей помочь.

Он почти насильно усадил ее за стол и стал расспрашивать подробности. Что же с ней случилось?

Действительно, белофинны, захватившие этот край, стремились искоренить здесь все русское, все симпатии к русским. У старого карела отняли его рыболовные угодья, объявили бойкот его мельница. А девочку, поскольку мать ее была финкой, отдали на воспитание пастору.

Ей внушили, что она должна искупить «грех» своего отца трудом и послушанием. Род ее стал считаться здесь позорным, и ни один парень не решался посвататься к Импи.

— Вот проклятые изуверы, лахтари! — возмущался Шереметьев. — Ну, теперь все это кончилось. Эта земля была и снова будет русской. Эти старинные новгородские владения в давние времена закрепил за собой Печенгский монастырь. Все хорошее здесь создано поморами. Держитесь за нас, Импи, — и сноза сживет ваш род. И жених найдется.