Александр Коноплин - Сорок утренников (сборник)

2 мая они не успели помириться. В три пятнадцать Пашка взлетел со своей эскадрильей, через сорок минут сел на заправку, но из кабины не вышел.

— Сбегай, посмотри, что с ним! — сказала Ирина.

Я сделал вид, будто у меня схватило живот после американской тушенки и, сложив наушники, юркнул в кусты.

Пашка сидел в своей «двадцатке» и спал. Четверо техников и два парня из БАО [8] Батальон аэродромного обслуживания. штопали пузо его «лавочкина», а в тени крыла на термосе с супом сидел старшина Брыгин и ждал пробуждения старшего лейтенанта.

— Цел? — спросил я, кивнув на открытый фонарь кабины.

— Да цел… Вот народ: голодные, а спят! Чудно!

Взвилась зеленая ракета, и Пашка улетел. Я вернулся к рации, когда на КП появился командир корпуса. Из коротких фраз было ясно, что сейчас над германской столицей дерется вся вторая воздушная.

— Ггггде тттебя чччерти носят? — свирепо зашипел над моим ухом начальник связи капитан Журов, но, покосившись на генерал-лейтенанта, отошел: во время боевой работы мешать радисту не рекомендуется.

Ирина ждала.

— В порядке, — прошептал я, принимаясь за дело. Что-то учуяв, подскочил замполит майор Прокопенко.

— Сержант Белова, делаю вам замечание!

Тут Ирина одарила нашего замполита таким взглядом… Тридцать с лишком лет прошло, а я этот взгляд, как сейчас, помню.

Надо вам сказать, что сержант Белова, с какой стороны на нее ни взгляни, — настоящая красавица. Роста, правда, небольшого, но телом статна. Затянется ремнем — чисто оса! А уж глаза, глаза… Даже передать не могу, какие у нее были глаза. Во-первых, большие. Но не круглые, как у совы, а продолговатые, на манер козьих. Я, может не очень понятно объясняю, но обрисовываю точно. И по цвету, и по форме они у нее — как у козы. Разве что ресницы подлиннее и зрачок пошире. У козы-то он — щелочкой… В общем, с какой стороны ни взгляни — с той и прилипнешь, как муха на липучку. Волосы она не стригла. Косы— не косы, но и не короткая, как у всех, стрижка, а так, серединка наполовинку. Если начальство начинает придираться, она их под шапку засовывает, а нет — распустит по плечам, так что и погонов не видать, и сидит, работает. Я всегда слева от нее сидел и уж так на ее профиль нагляделся— с закрытыми глазами нарисовать бы мог, кабы охота пришла. После войны нас в Германии по музеям водили. Чтобы знали, какую высокую культуру имел этот народ до Гитлера. В одном из музеев — не то в Потсдаме, не то в Берлине — показывали египетскую царицу Неффертити, в глине, конечно, не живую. Так вот: ей до нашей Ирины — далеко. А ведь первая красавица была на весь Египет!

Еще что было в Ирине прекрасно, так это руки. Сначала мне и в голову не приходило смотреть на них, но вот однажды, зайдя случайно в землянку, где жили радистки, я увидел такую сцену: возле столика на табуретке сидела сержант Белова — она, очевидно, завтракала после дежурства, — а перед ней на коленях стоял наш замполит Прокопенко и целовал ее руки. Да, именно руки. От кончиков пальцев до запястья и выше, там, где обшлаг гимнастерки. Ирина, красная, как вареный рак, отталкивала его и шептала:

— Товарищ майор, прекратите! Что вы делаете, товарищ майор!

Увидев меня, Прокопенко встал, поправил кобуру, надел фуражку и, не глядя на меня, вышел.

— Чего это он? — спросил я.

— Ну его! — с сердцем ответила Ирина и принялась доедать макароны.

Об увиденном я рассказал у себя в блиндаже. Радисты, техники, стрелки охраны слушали молча, и только старшина Брыгин сказал:

— Чего тут удивительного? Нет тут чему удивляться. Ты руки ее видел? Это ж, брат, такие руки…

Сейчас, поглядывая мельком на замполита и Ирину, я старался определить, кто на кого сердит больше. Выходило, что замполит сердит больше.

А над Берлином воздушный бой и не думал кончаться. Не успевали сесть на заправку одни истребители, как на смену им взлетали другие, дымя плоскостями, тянули к своему аэродрому счастливчики, врезались в чужую, нерусскую землю те, кому не повезло, а самолетов в воздухе все не убывало. По приказанию командиров мы едва успевали вызывать машины. Почему, не знаю, но мне казалось, что моя соседка чаще других вызывает все-таки «двадцатку»…

— «Двадцатка»! «Двадцатка»! Как слышите? Прием.

И вот тут-то, среди невыразимого хаоса звуков в эфире вдруг послышался Пашкин хрипловатый, спокойный голос:

— С днем рождения, Ира!

Немного помедлив, остальные истребители начали передавать то же самое:

— С днем рождения, Ирочка!