Александр Коноплин: Поединок над Пухотью

Когда могила углубилась на штык, снизу, из-под горы, пришел Осокин. Постоял на краю, повздыхал.

— Ну как они там? — спросил Кашин. — Лежат?

— Лежат, — ответил Осокин, — чего им еще… Вы тут поскорея, а то…

Он хотел добавить, что ему одиноко и страшно стоять ночью возле мертвых, но не сказал: уж лучше стоять там не то в почетном карауле, не то просто так, чем долбить эту трудную землю.

Батюк скомандовал перекур. Пятеро моментально собрались в кучу: Осокин милостиво разрешил закурить из своего кисета. В неглубоком покуда котловане остался один Карцев — он был некурящим. Лопата досталась ему самая большая и самая неудобная с кое-как вставленным черенком. Отяжелев, она начинала крутиться, норовя сбросить груз, неоструганное дерево натерло на ладонях волдыри.

На краю ямы, свесив ноги в новых ботинках, сидел подносчик снарядов Моисеев и курил, спрятав чинарик в рукав шинели.

— Интеллигенция! — сказал он, показав пальцем на Карцева. — Лопату держать не умеет! — Он искательно заглянул в глаза старшине: пять минут назад ему здорово досталось за прикуривание третьим. Величайшую эту оплошность Гаврило Олексич приравнивал к преступлению… — Лопату, говорю, держит, как баба!

— Бачу…

— Молчи уж, Моисей! — посоветовал Стрекалов.

— А что, неправда?

— Правда. Черенок-то кто стругал? Ты?

Моисеев коротко хохотнул.

— Все одно — гнилая интеллигенция. Ему хошь какой инструмент дай — все одно не к рукам.

На этот раз ему никто не возразил. Спрятанные глубоко в рукава шинелей цигарки вспыхивали, тускло освещая выпяченные губы и узкие мальчишеские подбородки.

— В самом деле, Карцев, — сказал Уткин, — глядеть на тебя тошно.

Стрекалов спрыгнул в яму.

— Левой бери поближе к железке да держи крепче. Вот… А теперь давай на перегиб. Жми к земле, жми! Коленку подставь, не то кувырнется. А теперь обеими с маху! Ничего, научишься…

Сашка с Сергеем выбрались из ямы.

— Спасибо тебе, — сказал Карцев, вытирая шапкой обильный пот, — сам вижу, что не так…

— А ты правда интеллигент? — спросил Стрекалов.

Карцев пожал плечами.

— Вообще-то дед у меня врач. Мать учительница. Может, поэтому он так…

Сашка вздохнул.

— Да нет, не поэтому, — сказал он, взяв протянутый Кашиным обсосанный, скользкий окурок, прихватив его согнутой пополам веточкой — не потому, что брезговал, а потому, что был окурок слишком мал, — и раза три затянулся крепким, до тошноты, самосадным дымом. — Не потому… А вот почему, хоть убей, не понимаю…

— В тылах, говорят, опять ту самую махорку получили, — сказал Кашин. — И мешки те. Вредители, что ли, тама засели, на фабрике? Либо случайно как подмочили, а потом высушили да нам и спихнули. Она, подмоченная-то, в аккурат такая: дым есть, а крепости никакой.

— Писать надо, я говорил! — донесся приглушенный голос Богданова. — На фабрику писать. Разнести их там. И подписать всей батареей.

— Коллективно нельзя, — сказал Карцев, — запрещено Уставом. Только по одному.

— А мы не жалобу. Мы письмо. Так, мол, и так: мы кровь проливаем, сражаясь с фашистскими извергами, а вы там…

Бросившись к Богданову, Стрекалов едва успел прижать его к земле. Над головой пронеслась пулеметная очередь. Солдаты попадали в снег.

— Какого дьявола надумали здесь хоронить? — рассердился Богданов, освобождаясь от Сашкиной тяжести. — Не могли в тыл отправить? Посшибает фриц нас, как куропаток!

— Что, и у тя кишку заслабило? — сказал Моисеев, все еще лежа на снегу рядом с Кашиным.

— Неохота дуриком пропадать!

— Сашке спасибо скажи, — напомнил Кашин. — И как это тебе, Стрекалов, удалось опередить выстрел?

Сашка усмехнулся.

— Ничего хитрого, вспышку случайно засек и на всякий случай Глеба прижал, вот и все.

Богданов даже приподнялся.

— Но ведь это же секунда! Одна секунда только! — Он смотрел в сторону реки.

Выстрелы не повторялись. Солдаты поднялись. В почти готовую могилу спрыгнули Уткин и Богданов. Не торопясь подошел Батюк, долго всматривался в темень за рекой.

— Эх, комбат, комбат! Нэ послухал мэнэ. Як быжахнулы тоди с четырех стволов… Стрекалов, тоби старший лейтенант гукае. Казав, щоб зараз…

Спускаясь по крутой вертлявой тропинке, Сашка еще издали заметил темную массу на снегу — это лежали рядом, покрытые орудийным чехлом лейтенант Андрей Гончаров и санинструктор Валя Рогозина. Над ними стояли пятеро людей, из которых Стрекалов сразу узнал двоих: младшего сержанта Сулаева и командира батареи старшего лейтенанта Гречина. Остальные трое были ему незнакомы, и, подойдя ближе, он доложил не им, а командиру батареи.