Александр Коноплин - Поединок над Пухотью

— Доложите начальнику штаба дивизии товарищу полковнику Чернову. Это он хочет с вами поговорить, — сказал Гречин.

Стрекалов доложил. Низкорослый и широкоплечий, почти квадратный человек в белом полушубке и надетой сверху накидке, приблизив свое лицо вплотную к лицу Стрекалова, некоторое время рассматривал его и затем спросил голосом тонким и надтреснутым, как звон разбитого стеклянного абажура:

— Ты последний видел лейтенанта Гончарова живым?

Стрекалов кивнул. Сулаев досадливо крякнул, комбат недовольно засопел, и только Чернов не обратил на это внимания.

— Когда это произошло? — спросил он.

— Часов около трех, — ответил Сашка.

Полковник повернулся к нему боком так, что стал виден только его профиль с крючковатым носом.

— Рассказывай дальше, я слушаю. Ты ведь хвастался, что видел, как его убили. Так это или не так? Или, может, соврал? Но мне-то ты скажешь правду!

— Скажу, — согласился Сашка, проглотив внезапно вставший в горле комок, — что видел, скажу…

Полковник нетерпеливо топал своими щегольскими хромовыми сапожками по утрамбованному, потемневшему пятачку снега. Сашка торопливо собирал в кучу растрепанные и странные мысли, вот уже много часов бродившие в его мозгу. До этого он был уверен, что может собрать их в любую минуту, потому что все происшедшее еще стояло перед его глазами, но сейчас это оказалось делом нелегким. С чего начать? С того разве, как он, выйдя на пост, увидел Андрея, а через несколько минут мимо него прошла Валя? Или, может, с того вечера в землянке, когда он узнал… они все узнали, что Андрей и Валя — муж и жена, и вышли на мороз, оставив их одних со своим, таким большим и таким до смешного крохотным счастьем? Важно ли все это сейчас, когда Вали и Андрея больше нет?

— Он вышел из землянки и пошел в рощу, — начал Стрекалов.

— Кто «он»?

— Он, Андрей…

— Что такое?!

— Товарищ лейтенант Гончаров, — поправился Сашка.

Полковник укоризненно покачал головой.

— И далеко отошел?

— Метров на сто.

— Из чьей землянки вышел лейтенант Гончаров? — спросил, помолчав, начальник штаба. — Ну, где он провел эту ночь? Ведь не во взводе же, нет? И зачем ему понадобилось идти в рощу? Ведь не лето!

Стрекалов молчал.

— Лейтенант Гончаров всю ночь находился в расположении взвода, — сказал Гречин. — За это я ручаюсь.

— Ручаешься?

— Так точно, ручаюсь.

— А что скажешь ты, младший сержант? — Полковник повернулся к стоящему чуть поодаль Сулаеву. Тот с готовностью, как будто только того и ждал, вскинул ладонь к виску.

— Лейтенант Гончаров находился в землянке санинструктора Рогозиной с двадцати трех ноль-ноль до двух тридцати ночи. В два тридцать в землянку с дежурства пришла радистка Мятлова и легла спать.

Полковник повернулся к Гречину.

— Что скажешь, комбат? Молчишь? Так-то лучше. А то развел антимонию! «В расположении взвода». «Я ручаюсь»…

— Товарищ полковник…

— Молчать! Проглядел аморалку? Панибратство развел! Может, и тебя такие вот сопляки Колей кличут? — Он пошел, прихрамывая, вниз к разрушенному блиндажу, где его ждал «виллис».

Старший лейтенант пошел за ним. Возле убитых остались Сулаев и Стрекалов.

— Зачем было врать? — сказал Сулаев, ногой поправляя загнувшийся край брезента. — Незачем было врать. Я всегда говорил: добром это не кончится.

— Что не кончится? — Стрекалов медленно наливался яростью.

— А все. И это тоже. — Он кивнул на торчавшие из-под брезента ноги — одни в кирзовых сапогах, другие — рядом — в новых американских ботинках, надетых на шерстяной носок домашней вязки. — Тоже мне молодожены! Рази так делают? Ну, повезло, договорился… Так уйди с глаз долой, подальше! Нет, им надо у всех на виду любовь крутить, чтоб все знали! Теперь вот и старший лейтенант безвинно пострадали через их…

— Сволочь ты, — тихо сказал Сашка.

Сулаев покосился на Сашку, по-видимому, оценивая соотношение сил, и решил не связываться.

— Показал бы я тебе, если б не должность…

— А ты покажи! — Стрекалов усмехнулся. Ему захотелось выкинуть одну из тех штучек, которые входу были в разведроте: миг — и Сулаев лежал бы на земле, а его карабин… Эх, на кой ляд Сашке его карабин, когда свой холку намял!

Он повернулся и стал карабкаться вверх по склону холма, особенно крутого здесь, цепляясь за обледеневшие камни. Кошмарная ночь все не кончалась, она высветилась яркими, равнодушными звездами, притихла, притаилась небывалой, таинственной немотой.