Приземистый, в полушубке, опушенном в бортах пожелтевшим каракулем, он выглядит широким, как пень столетней лиственницы. Под его началом была отбита у противника батарея, и в эти минуты деловые, в малиновых погонах, артиллеристы выкатывали пушку на перекрёсток. Вот она судорожно подпрыгнула — коротко, будто давясь, выметнула длинный сгусток пламени: в доме Панкратова, вверху, жагнуло громом, от стены поплыла плотная пыль, окна выкинули дымное облако. Посыпалось, всплескиваясь на тротуаре, стекло.
Корчаков приказал выдвигаться к ревкому; по окнам повели прицельную стрельбу с колена.
Иосиф увидел, что лица кругом него разительно изменились — став прямодушно–смелыми. Его самого так и взвивало неведомо–новое чувство какого–то страстного душевного всесилия. Он встал на простреливаемом пространстве. Заметил лишь сейчас, что пола его шинели разорвана, машинально тряхнул — из прорехи выпал осколок гранаты.
Корчаков, держа одной рукой карабин, другой помахивая в такт движению, побежал к ревкому твёрдой скользящей побежкой. За ним — молча и страшно — хлынули все…
Несколько молодцов, обогнав его, ворвались в здание, где никто в них не выстрелил, взбежали по лестнице на третий этаж, схватили одного, другого матроса и, подтащив их, слабо сопротивляющихся, к окну, выбросили на тротуар.
В коридорах, полных махорочного дыма, пыли, остывших пороховых газов, толпились матросы с поднятыми руками. Поток сломленных, виновато–тихих, отупевших и безвольных скатывался по лестнице.
Козлов и его спутники хотели пить, они врывались в комнаты, ища умывальник, графин воды. Вдоль стены скользнул и при виде белых прилип к ней мужчина в кожаном, шоколадного цвета жакете, в таких же штанах и в кожаной же, блином, фуражке. Иосиф взглянул на его ботинки: внимание почему–то отметило на них одинаковые утолщения над выпиравшими большими пальцами.
Человек со стеснительной ласковостью в глазах слегка двинулся к Евстафию Козлову:
— Здравствуйте… мне знакомо ваше лицо… Вы стихи пишете?
Козлов неожиданно смешался:
— Пишу…
— Вот видите! А я — сотрудник газеты. Она не была большевицкой, но большевики сделали. Мне предложили остаться, я остался — ради пайка. Детей четверо…
У Евстафия вырвалось:
— Понимаю. — В голове у него сейчас царили его стихи и неизменно связанные с ними сомнения, страхи. Во взгляде появилась неопределённость. С дружелюбно–отсутствующим видом он сказал незнакомцу: — Но где вы могли меня видеть?.. Я из Бузулука.
Тот затоптался, в суетливой покорности сдёрнул с головы «блин».
— У меня тут никого, кроме вас… — Подстриженные под бобрик волосы сально блестели, губы длинного рта были плоскими и бескровными.
Иосиф просительно сказал ему:
— Наденьте вашу фуражку.
— Благодарю вас! Спасибо вам!.. — с горячими, с моляще–благоговейными нотками воскликнул мужчина, улыбчиво обращаясь к Двойрину: — Видите ли, на редакцию выдали кожу — я и польстился. А теперь в этом костюме меня примут за чекиста. Казаки и слушать не станут — изрубят. Помогите…
Козлов и его друзья в замешательстве переглядывались. Истогин высказал мысль:
— Отведём к полковнику.
Молодые люди, окружив незнакомца, вышли с ним, принявшим вид скромно–озабоченный, но независимый, из замызганного здания. Повстанцы глядели кто с любопытством, кто привычно–равнодушно на человека в одежде из дорогой кожи: какую–то важную птицу ведут в штаб.
На углу Козлов остановился, помявшись, взял Истогина за локоть:
— Полковник станет слушать? Прикажет его к другим пленным. А там конвой как увидит…
— А то не ясно, что так оно и будет! — усмехнулся Пузищев.
Иосифа пронизала жалость к человеку, который только что так благодарил их — за что? Его будут рубить шашками…
— Димитрий, вы такой добрый, сердечный, понимающий! Вы способны так преданно любить…
В красивом лице Истогина словно забрезжил огонёк. Потом глаза сощурились, и стали видны лишь смежившиеся тёмные ресницы.
Они стояли в двух шагах от арочного хода, что вёл в какой–то двор. Димитрий кивнул — спутники вошли за ним под арку. Он спрашивал мужчину: знаете этот двор? он проходной?
— Да–да…
— Идите!
Тот торопливо поклонился и побежал.
Это был председатель губернской ЧК Рывдин, расстрелявший к тому времени сотни людей. Убив бывшего председателя городской думы Барановского, Рывдин приказал вышвырнуть из квартиры без вещей вдову со слепым стариком–отцом и троих детей, младшему было пять лет.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу