Игорь Гергенрёдер - Комбинации против Хода Истории[сборник повестей]

Слева от Иосифа пробила «пачка» выстрелов. Ур–ра–а! ур–ра–а! ура–аа!..

Фигуры впереди вдруг повернулись и побежали. Он мчался за ними, пытаясь достать штыком ускользающие спины.

Стремительно накатилась желтовато–серая стена здания. На крыльце сбился гурт: жались, поднимали руки, пригибались. «Сдаё–о–мся!!» — всё крепкие, в зрелой поре мужики, усатые; некоторые в куртках чёрной кожи — деревянные колодки маузеров на боку.

Кто–то обхватил Иосифа, целует в щёку… Козлов. Орёт в самое лицо:

— Победа!

Пузищев, подпрыгивая на месте, размахивает рукой с двумя растопыренными пальцами:

— Вы — по одному! по одному! А я — двоих!

Оторвал Козлова от Двойрина: — Не вида–а–ли?! — и подбросил вверх шапку.

На востоке небосклон стал бледно–лимонным, пониже проступали всё ярче ало–розовые тона, и вот из–за крыши казармы вырезался пламенный край солнца. Рассвет так и дышал весенней благодатью, хотя в воздухе неистребимо стоял, сейчас по–особенному резкий и прогорклый, душок сгоревшего пороха. Казармы и училище единым махом заняты отрядом Лукина. Красногвардейцев захватили спящими, было немало в стельку пьяных, удрать не удалось почти никому. Восемьсот пленных!

Штабс–капитан Двойрин со своими людьми ударил по дружине главных железнодорожных мастерских, погнал ошарашенных со сна, запаниковавших рабочих. Они рассеялись и без труда оторвались от преследователей — уж слишком тех было мало. Это вскоре заметили командиры и энергично принялись собирать дружину.

Между тем отряд, в котором был Иосиф, окружил громадный пятиэтажный дом купца Панкратова, где нынче располагался губернский ревком под охраной доброй сотни матросов. Надо было идти на штурм, но в тылу навязчиво скапливалась рабочая дружина.

Боевики Двойрина, имея два ручных пулемёта, перекрыли на её пути несколько улиц. Опытные, умелые городские партизаны, эсеры истребительными нападениями мытарили красных. Но тех больше раз в шесть. Дружина двинулась в широкий охват, занимая здания и дворы на флангах у боевиков.

Когда, казалось, глядела в упор безнадёжность, подоспела казачья сотня из станицы Павловской. Запаренные кони мокрели в пахах, с ременных шлей, клубясь, стекала пена.

Оставив лошадей коноводам, станичники — обстрелянные, выматеревшие на мировой войне — атаковали красных в пешем строю, проредив и смяв дружину, прогнали её на окраину, за железнодорожное полотно.

…Осадившие ревком белые рванулись к зданию — во всех его окнах замелькало пламя: стена превратилась в сплошняк разящих взблесков. Матросы били из винтовок, маузеров, кольтов, садили из станковых и ручных пулемётов, швыряли гранаты. Иосиф будто попал в сгусток продымленной, страшно сдавленной атмосферы, которую кошмарно сотрясал непрерывный гремящий треск.

Размётный взрыв гранаты кинул его на спину. Иглы боли, звеня, вонзились в ушные перепонки. На минуту он ослеп: в глазах пошли багровые, жёлтые, синие блики…

Потом смутно помнилось: он, кажется, катился по земле, вскочил…

Опомнился в пространстве, недосягаемом для пуль — визг свинца рвал воздух рядом, за углом. Он прижимался спиной к стене — Козлов держал его подмышки и усердно встряхивал. Жуткая оторопь не отпускала, Иосиф безудержно бы закричал — но кровь сокрушительно стучала словно в самом горле. Это не давало издать ни звука.

Кто–то пожаловался с раздирающей мукой:

— Не могу я больше… убьют.

Это Пузищев.

— Да кто тебя убьёт?! — вскричал Истогин звонко, горячечно, будто у него был жестокий жар. Воспалённые глаза ни на ком не останавливались и словно смотрели на что–то своё, другим не видимое.

В двадцати шагах, на подступах к ревкому, лежали мёртвые. А Иосиф и остальные, кто отступил, уставили приклады воронёными оковками в панель и, вцепившись в стволы, висло опирались на ружья. Двое держали с боков командира: кровь выступала сквозь шинель во всю грудь, капала на утоптанный влажно–глянцевый снег. Командир потянулся вниз, выдавил задышливо:

— Пусти–и–те…

Его опустили наземь. Он беспокойно шарил вокруг себя руками, потом вяло положил одну руку на грудь и стал недвижим.

Вдруг размашистый голос, сочный, недовольно–тягучий, колебнул сникшее сборище. Выпрямились, задвигались, образовали ряды. На солнце сизым острым огнём переблеснули штыки. Подполковник Корчаков сердито–насмешливо, густо гудел:

— Домик не за–а–нят! Мне эта картина не нравится.