Борис Крамаренко - Плавни

Простая размеренная жизнь ушла навсегда, все становилось сложным и непонятным. Вот хотя бы Андрей Семенной. Он помнит его рядовым, потом вахмистром. Помнит он и младшего урядника Семена Хмеля. Да… немало воды утекло с того времени, когда Шпак был вахмистром… И вот теперь он, пятидесятилетний подхорунжий, снова встретился со своими сослуживцами по полку, но они не назовут его ласково, как прежде, дядей Михаилом, и ежели попадет он им в руки, — поставят его, не колеблясь, к стенке.

Тимке надоело стоять навытяжку, и он шагнул вперед.

— Дядя Михаиле! Шпак сурово прикрикнул:

— Я для тебя сейчас — господин подхорунжий. Ты что думаешь, полковник Дрофа нас с тобой похвалит? Разжалует в рядовые… да еще шомполов всыпет!

— Не разжалует… господин подхорунжий: у него из лагеря тоже черти сколько сбегло.

— Много ты понимаешь! В шестом году, когда был он подъесаулом, а я в его сотне младшим урядником, сотня наша была брошена на подавление крестьянских бунтов. Тогда Дрофа даже стариков не щадил, порол не только плетьми, а и шомполами. И многие, после порок тех, отдали богу душу… А в восемнадцатом и девятнадцатом он был в прифронтовой контрразведке. — Шпак спохватился, что нельзя говорить так о своем начальнике при взводном, и резко переменил тон.

— Сегодня же собери всех урядников и строго–настрого прикажи, чтобы без особых пропусков, за моей и твоей подписями, никого за хутор не выпускать! А дежурному по конюшне дай двадцать шомполов перед строем… Ну, иди, а я рапорт сотнику писать буду.

Тимка вышел из комнаты и притворил за собой дверь.

В кухне, возле печки, подоткнув подол светло–синей юбки, возилась хозяйка.

— Что, Степановна, топить вздумала?

Тимка догадывался о том, что его брат завязал любовную связь с этой женщиной, но делал вид, что ничего не замечает.

Хозяйка не оборачиваясь ответила:

— Твоим лодырям хлеб поставила, да и своему идолу пышек спечь надо.

— А мне?

— Тебе–то чего?

— Как чего? — возмутился Тимка. — Ты же мне сдобный пирог обещала!

— Разве? — Хозяйка засмеялась и повернула к Тимке лицо. — Если споешь мне сегодня, испеку.

— Я ж тебе пел.

— Ну что ж, а сегодня — еще. А не хочешь петь, поцелуешь.

— Чтоб меня брат уздечкой отвозил?

— А ты боишься? — Она ожгла его взглядом насмешливых карих глаз. — Так поцелуешь?

— Не дури, Степановна, муж узнает, будет тебе…

— Ну вот, то братом своим, то мужем лякать вздумал. Что я им, крепостная? Ну, говори, петь будешь или целовать? А то не испеку тебе пирога. Или ты днем боишься, так я до ночи обожду… Хочешь, я тебе сегодня в чулане постелю?

Тимка уже не рад был, что затеял разговор про пирог. Он видел, что хозяйка шутит, но было что–то в ее глазах и голосе, что заставляло Тимку краснеть и отворачиваться.

— Ладно, Степановна, спою…

— Значит, петь решил. Потом, какая я тебе «Степановна», меня Лизой звать… Брат сегодня приедет?

— Завтра к вечеру, — Тимка взялся за ручку двери.

— Так постелить тебе в чулане?

— Там крысы.

— Аль боишься, что нос отъедят? — засмеялась хозяйка. — Управлюсь, приду крыс поотгоняю.

Тимка сердито взглянул на нее и невольно обратил внимание на ее голые стройные ноги. «Красивая она все же», — подумал он, выходя во двор.

…Перед Тимкой стоят неподвижно шеренги его взвода. На правом фланге, как всегда, несуразная длинная фигура урядника Грабли. Он нагло смотрит на Тимку и всем видом своим словно спрашивает: «Ну, а дальше что?» Тимка старается не замечать Граблю и молча скользит взглядом по лицам казаков первой шеренги. Вон, рядом с Граблей, правофланговым, стоит Тимкин новый друг Васька. Вот, чуть ближе, два рослых конвойца — братья Лещенко, те самые, что хотели разоружить его в хмелевском саду. Вон, прямо перед ним, Никола Бредень, взводный кузнец с могучими руками, бессильно опущенными сейчас «по швам». А дальше — младший урядник Галушко. Он только что вернулся на хутор, смененный урядником Щурем, и, узнав о побеге Бурмина, виновато смотрел на Тимку.

Тимка остановился взглядом на молодом казаке.

— Савчук! Два шага вперед, марш! Казак вышел вперед и вытянулся.

— Ты знаешь обязанности дежурного по конюшне?

— Так точно, знаю, господин взводный.

— Так почему же ты, собачий сын, разрешил уряднику Бурмину коней увесть?!

— Он сказал, що вы его в первый взвод посылаете.

— Сказал!., посылаете!., ух… ты!.. — и Тимка первый раз в своей жизни обругал человека грязными, похабными словами. — Пропуск у него потребовал?