Борис Крамаренко - Плавни

Головной обоз вступил на дамбу. Вот он подходит уже к ее концу, и первая повозка, запряженная парой рыжих коней, под крик и ругань вступает на трясинную почву. Лошади не в силах тянуть дальше повозку. Они встают на дыбы, рвут постромки и медленно, с жалобным ржанием погружаются в густую грязь.

За первой повозкой следует вторая, потом третья, образуя из коней, повозок и груза чудовищную дамбу. А прожорливая трясина, словно живое существо, с радостным чавканьем заглатывает все новые и новые жертвы. С диким завывающим гулом продолжали рваться снаряды то слева, то справа, обдавая обезумевших людей и лошадей грязью и водой.

Тимка с горящими гневом глазами неотрывно, с ужасом смотрел на гибель обоза, потом резко повернул Котенка и, ударив его плетью, помчался назад.

…Полковник Рябоконь не сразу понял, что говорил ему прерывающимся голосом Тимка. А когда понял, длинно выругал божию матерь, генерала Улагая и еще, к Тимкиному удивлению, помянул очень нелестно англичан. Рябоконю удалось уже заполнить брешь фронта и даже отбросить немного красных назад. Он ждал лишь окончания гати, чтобы после обозов отступить с боем к морю, где, под охраной английских военных кораблей, ожидали их пароходы с баржами для отправки в Крым.

Передав командование одному из своих помощников, Рябоконь сам помчался с полусотней казаков наводить порядок на постройке дамбы. Но Улагай рассудил иначе. Он понимал, что, если весь его отряд перейдет дамбу к морю, красные неминуемо ворвутся туда следом — и тогда не только не увести ему в Крым офицерского полка, но и не уйти самому со своим штабом. Поэтому Улагай решил оставить крепкий заслон между собой и офицерским полком, обозы же потопить в трясине, сделав из них своего рода дамбу.

Когда тысячи повозок были загнаны и потоплены, по ним прошел офицерский полк во главе с Улагаем, после чего офицеры–саперы заложили в дамбу пироксилиновые шашки и взорвали ее, не дав даже перейти остатку обоза.

Брезжил тусклый рассвет. Небо было покрыто дождевыми тучами. Холодный ветер бушевал в зеленых волнах камыша. Впереди расстилалась огромная коричнево–зеленая трясина, а посреди нее виднелся широкий черный след — могила тысяч лошадей и быков.

Тимка отыскал Петра на самом краю косы. Его повозка тоже была потоплена, а сам Петр лежал на животе возле добытого им где–то пулемета и, приподняв голову, всматривался в противоположный берег, где начиналась вновь твердая земля и где в зарослях камыша мелькали офицеры, строящиеся в походную колонну.

Тимка спрыгнул с седла и лег рядом с Петром, тот повернул к нему перекошенное злобой лицо.

— Уходят, сволочи, а с красными мы одни биться будем?

Тимка, не отвечая, расправил пулеметную ленту,

Еще миг, и случилось то, чего не учел Улагай, — по его офицерскому отряду начал бить пулемет, и дождь пуль, направленный двумя рябоконевцами, нес смерть тем, перед кем они так недавно становились во фронт.

1

Барон Врангель, генералы Улагай, Алгин, а также многие другие генералы и полковники из ставки барона Врангеля, видные деятели русской контрреволюции, околачивавшиеся в приемной барона, и, наконец, английский и французский генштабы считали, что именно на Кубани они найдут не только широкий плацдарм вооруженной борьбы с большевиками, но и неисчерпаемый резерв казачьей конницы для создания, а затем и пополнения так называемой Кубанской армии.

Основанием для таких чаяний были прячущиеся в плавнях и по хуторам довольно крупные отряды казаков под командованием офицеров. Крымские генералы были убеждены, что казачье население при первом же подходящем случае восстанет против большевиков, забирающих у него хлеб и равняющих казаков пришлым, иногородним населением.

Считалось, что лишение казачьих привилегий, «омужичивание» и потеря больших «паев» земли наверняка приведут кубанских казаков к вооруженному восстанию. Надо только умело подогреть недовольство, раскалить его, вовремя дать сигнал к восстанию, возглавив его и снабдив восставших оружием и снаряжением.

В тот год Кубань только что была очищена от белогвардейцев. Недобитые отряды корпуса генерала Шкуро и дивизии генерала Покровского ушли в плавни. Вскоре к ним начали стекаться контрреволюционные подкрепления из станиц и хуторов.

В станицах же, в совсем недавно созданных ревкомах, зачастую сидели люди бездарные, люди, не знающие казачьего быта, люди, примазывающиеся к революции, по существу же чуждые политике партии и Советской власти, искажающие эту политику.