Владимир Петров - Единая параллель

С внутренним содроганием Крюгель представил себе этот тренинг: белое от бешенства лицо штандартенфюрера, сдавленные стоны, кровь на полу и на стенах комнаты, в которой ему придется спать… Надо было найти мужество теперь, чтобы потом не потерять самого себя. Он встал, чопорно, по-офицерски дернул подбородком:

— Герр штандартенфюрер! Я прошу освободить меня от участия…

— Освободить?! — взревел Бергер, яростно раздувая ноздри. — А кто будет освобождать меня? Я тебя спрашиваю, полковник Крюгель. Кто? Или вы, армейские чистоплюи, думаете, что эта грязная работа — только наш удел? И что мы не люди, а звери, лишенные человеческих чувств? Нет, мы — железная основа нации, люди более, чем вы, хлюпики-интеллигенты, сопливые романтики. И советую запомнить, Крюгель: я — это не ты, я не способен освобождать никого! — Выплеснув ярость, штандартенфюрер сразу остыл, обычным ленивым движением опять потянулся за коньяком. Щелкнул зажигалкой. — Извини, Ганс. Но ты иногда говоришь непростительные глупости. И если ты расцениваешь предстоящую маленькую экзекуцию, как мое тебе наказание, то это тоже глупость. К твоему сведению, я обычно за невыполнение моих приказов, расстреливаю. Даже офицеров. Видишь, как тебе повезло? — Бергер потер виски, пожаловался: — Чертовски болит голова! Давай выпьем и немного развеемся. Клянусь дьяволом, уже после этой экзекуции ты впредь не выпустишь из своих рук ни одного русского! Прозит!

«Да… — устало и обреченно подумал Крюгель. — Вот теперь это будет самое настоящее блюттауфе — кровавое эсэсовское крещение… Что поделаешь, обстоятельства иногда бывают сильнее нас…»

Он даже не взглянул на вошедших, и когда поднял голову, то увидел справа от двери недовольно зевавшего эсэсовца. Впрочем, он был готов к «работе», судя по закатанным рукавам льняного мундира.

А русский его опять удивил, как и в тот первый раз, неделю назад: какая-то странная жгучая пристальность виделась в его прищуренных глазах. Держался с прежней независимостью, только, пожалуй, без той демонстративной вызывающей ненависти, которая тогда, помнится, словно бы обожгла Крюгеля. Надо полагать, подручные Бергера уже сбили ему спесь.

— Азиат-унтерменш! — презрительно скривился штандартенфюрер. — Но дьявольски вынослив: прекрасно выдержал два моих сеанса. Очень жаль, что время не позволяет использовать его по намеченному варианту. Я хотел на нем крупно сыграть. Скоро начнем очищать от них подвал.

Он взял чемоданчик из рук коренастого унтершарфюрера, показал на дверь: можешь идти спать.

Крюгель продолжал разглядывать пленного русского, с удивлением сознавая, что все время пытается сравнить его с кем-то из знакомых раньше. Разумеется, не из немцев — это был типично сибирский тип. Широкий нос, широкоскулое лицо, широко расставленные глаза — вся физиономия, будто приплюснутая сверху. В свое время он много встречал таких лиц в Черемше, да и, в конце концов, все русские чем-то похожи друг на друга.

Бергер подал оберсту блестящую стальную цепочку и сказал, точнее, приказал:

— Пристегни его к дверной ручке, а то он способен бросаться, как бульдог. Я это знаю. Кстати, спроси его, назовет ли он наконец свою фамилию? Хотя бы перед смертью.

Услышав ответ, Крюгель криво усмехнулся.

— Он матерится, штандартенфюрер.

— А что это такое?

— Это непереводимое, но очень грязное ругательство. С упоминанием бога, вашей матери и всех ваших родственников.

— Доннер веттер! — удивился Бергер. — А этот мерзавец, наш штатный переводчик, уверял меня, что это какое-то азиатское заклинание. Ну что ж, придется ответить на оскорбление этому паршивому недоноску.

Штандартенфюрер вынул из чемодана хлыст — стальной тросик, обвитый кожей, шагнул вперед, пошатываясь и прикидывая расстояние и… замер с поднятой рукой — во дворе, совсем рядом, грохнул выстрел.

Он успел обернуться к окну, вместе с дребезгом стекла в комнату вошла автоматная очередь — Хельмут Бергер, словно бы переломившись, медленно осел и упал к ногам пленного.

Погас свет, взрывы гранат во дворе вспыхивали частыми огненными языками, захлебываясь, трещали автоматы, на втором этаже из кабинета Бергера басовито и солидно застрочил пулемет.

Под окном что-то взорвалось, загорелось, комнату залил густой багровый свет. В отсветах пламени силуэт пленного был четко виден на фоне белой двери, пули секли штукатурку со стен, а русский стоял в рост, смотрел в окно, широко распахнув глаза. Крюгель, вспомнив про стальную цепочку, метнулся к двери, освободил руки пленного и крикнул ему в лицо: