Владимир Петров: Единая параллель

«Слышатся бури раскаты…»

То, что в России называют бабьим летом, здесь именовалось «альтванберзоммер». Звучало по-немецки красиво, но плоско и пресно. Терялся какой-то очень существенный оттенок, да и смысл менялся: «старушечье лето»…

Осенний Тиргартен жил бархатными полутонами увядающей зелени, пестрым сумраком дальних аллей, последним приглушенным говором птиц, почуявших близкие холода. Через пруд, сплошь усыпанный листьями, тянулись за парой лебедей ровные полосы, словно колея проселка, проложенная по целине. Белые лебеди, черная вода — извечный контраст…

Где-то неподалеку, из каменного колодца соседнего двора, рвалась на волю бравурная песня, хлесткая, полная бесшабашного задора, вплетенная в такт кованых башмаков. Десятки молодых голосов дерзко горланили «Хорст Весселя» — марш-молитву штурмовиков.

Инженер Шилов осторожно, искоса приглядывался к своему спутнику, с которым его на днях познакомили на одном из деловых бирабендов.

— Я кое-что слыхал об этом студенте Весселе… — вкрадчиво, по-немецки сказал он. — Газеты писали о судебном процессе в связи с его убийством. По-моему, дело было скандальным. Сутенеры, проститутки и все такое прочее…

— Чепуха! Домыслы красной пропаганды! — резко произнес собеседник Шилова рослый Хельмут Бергер. — Хорст Вессель — наш национальный герой. Такова правда.

— Прошу извинить, но я вовсе не оспариваю, — Шилов вежливо притронулся к полям модной шляпы, — Тем более что я читал об этом процессе несколько лет назад. Да к тому же в московских газетах.

Хельмут Бергер приостановился, холодно усмехнулся:

— Вы все там, в большевистской России, смотрите на Европу через щель, через замочную скважину. А между тем истина выглядит иначе. Германию продувает свежий ветер, она переживает возрождение. И как знать, насколько притягательным в ближайшие годы окажется ее путь для других стран. Оригинальный путь!

— Возможно… — Шилов поежился, слегка приподнял воротник. — Но все-таки многое пока непонятно… Например, эта кровавая резня в ночь на 30 июня. Рем, Гейнес, Эрнст — это же столпы штурмового движения] А их всех за одну ночь — к ногтю…

— И не поймете! — Бергер откровенно насмешливо посмотрел на инженера. — Потому что плохо знаете историю. А она учит, что сильная личность не терпит рядом себе подобных. Сильная личность, как правило, окружена посредственностями. Это ее фон и ее реальная сила. Безропотно повинующаяся.

— Допустим… — опять зябко поежился Шилов. Помолчал, вглядываясь в темную воду. — А как насчет оригинальности, о которой вы говорили? Вот взять ваши так называемые атрибуты нацизма. Ведь в них многое отовсюду: от догм древних огнепоклонников до статуса римских легионов. Кстати, «свастика» по-древнеирански «основа добра». И вообще, у Заратустры лейтмотив учения — добро. А тут, мне кажется, все поставлено наоборот. Ну это согласно Фридриху Ницше.

— Вздор! — спокойно отпарировал немец, — Еще никто и никогда не установил критерии добра и зла. Человечество будет спорить об этом до самого конца своей истории.

Оба они — русский Шилов и немец Бергер — прекрасно понимали, что легкая деликатная дискуссия — своего рода прелюдия, разминка перед серьезным и важным разговором. К тому же Хельмут Бергер умышленно не пытался обострять беседу: показная ершистость русского инженера легко объяснима психологически. Жалкая престижная уловка человека, уже вошедшего под кодовым номером в агентурную картотеку имперского управления безопасности…

Тоскливо закричали лебеди, захлопали крыльями. Разбрызгивая воду, пытались разбежаться, пытались взлететь, но в конце пруда снова упали в пестрое месиво мокрых листьев и тягучей ряски.

— На подрезанных не улетишь… — вздохнул Шилов, в раздумье хрустнул пальцами, — А я вот улетаю на родину… Все-таки, скажу вам откровенно, господин Бергер, ностальгия — единственное великое и вечное… За год работы здесь я истосковался по родине, буквально извелся душой. Конечно, я люблю Германию, но Россия для меня нечто неизмеримо большее…