Владимир Петров: Выше - только звезды

Ночью сквозь сон он слышал, как высаживались вчерашние попутчики — пожилые супруги-пенсионеры. Это был, вероятно, какой-то город, потому что в вагон доносилось многоголосье, гулкость большого перрона. И кто-то новый поселился в купе на нижней полке, прямо под ним. Кто-то очень деликатный, нешумный — лишь однажды на столике звякнул ненароком задетый стакан.

Проснувшись утром, он сразу вспомнил об этом и еще вспомнил приглушенное покашливание, два-три вздоха (горестных, как ему показалось) — это он ясно слышал уже потом, перед самым отходом поезда, когда вагон наконец угомонился. Только сейчас ему пришло в голову, что это наверняка была женщина, и, пожалуй, молодая.

Вставать не хотелось. Не хотелось стоять в очереди в туалет среди таких же, как он, помятых со сна пассажиров, чувствуя неловкость, бессмысленно рассматривая зажатое в кулаке жесткое полотенце. К тому же надо было знакомиться с попутчицей. Он не любил знакомства, боялся фальши, которая нередко сопутствует этому.

Причесавшись, Просеков спрыгнул вниз, буркнул «доброе утро» и, надевая ботинки, искоса оглядел попутчицу. Стоя в вагонном коридоре, сумрачно курил и жалел, что не полетел из Москвы самолетом.

Что-то в ней, в попутчице, было примечательное, неброское, но такое, в чем хотелось разобраться поглубже, поразмышлять, чтобы потом, а не сразу, дать оценку человеку. Несуетная аккуратность, присущая, в общем-то, многим женщинам? Пожалуй, да. Она сидела у окна, свежая, собранная, с безукоризненно отглаженным белым воротничком на шерстяной синей кофте.

Конечно, подумал он. Именно эта ее основательность и ясный спокойный взгляд создавали общее впечатление: перед тобой человек, привычный к постоянному общению с людьми.

Когда Просеков вернулся в купе и опять встретил ее внимательный взгляд, то под этим взглядом он вдруг почувствовал себя школьником, не выучившим урок.

— Вы учительница?

— Да, — сказала она. — Учительница.

И посмотрела без улыбки, подперев ладонью подбородок.

«Уж больно серьезная, — подумал Просеков. — Даже проницательность мою не отметила».

— И очень строгая, кажется, — сказал Просеков.

— Может быть.

Просеков положил в чемодан электробритву, мыльницу, надел галстук и сказал, что идет к проводнику заказать чай.

— Не нужно, — остановила она. — Я уже заказала. Для вас тоже. Давайте лучше познакомимся. Меня зовут Надежда Максимовна.

— Андрей Федорович… — Просеков смутился от того, что знакомство получалось каким-то чопорным. — А может быть, нам лучше… просто по имени?

— Можно, конечно. Но я так привыкла, — она взглянула на него пристально, чуть насмешливо. Или это только показалось Просекову.

За окном желтизна березников сменялась багрянцем жухлых кустарников, в промежутках расплескивалась блеклая голубизна неба, разлинованная нитями проводов, как страницы нотной тетради. Просекову сделалось тоскливо, когда он представил перспективу этого дня. Твердый, изучающий взгляд Надежды Максимовны, четкие ее фразы, разговоры на тему «что такое хорошо, что такое плохо»… И так до десяти вечера. Впрочем, кто же его неволит? Есть ведь под подушкой недочитанный детектив.

— А вы что же, на работу в наши края?

— По назначению. Ну и еще… — она чуть помедлила, подбирая слова, — по некоторым личным обстоятельствам.

— Это секрет?

— Нет, почему же. Могу сказать. Тем более, в дороге откровенность вполне простительна. Просто я разошлась с мужем, и надо сменить обстановку. Видите, какая прозаическая причина.

— Но вы говорите об этом так спокойно.

— Все неспокойное уже позади…

Он вспомнил ее тихие вздохи в ночном купе и подумал, что это неправда, просто она из тех людей, которые умеют глубоко прятать все личное.

Проводник принес чай, и Просеков долго не мог приноровиться к горячему стакану. Странно, но он опять испытывал недавнюю неловкость.

— А вы поставьте стакан на стоя, — посоветовала Надежда Максимовна. — И немножко подождите: пусть остынет.

Он, конечно, уловил покровительственные нотки в ее голосе — нечто похожее на доброжелательное превосходство. Это показалось ему забавным.

Присел к столу, вспомнил и достал из чемодана банку малинового варенья, которое мать варила по какому-то особому рецепту.

— Угощайтесь.