Владимир Петров - Единая параллель

— Может, напишешь?

— Нет. Я же сказала: нету меня.

На перевале остановились. Фроська сдернула платок, подставив ветру разгоряченное лицо. Тяжелая тугая коса, упруго вздрагивая, упала на спину.

— В летчики ухожу, Коля. Светлана звала, вот и адресок у меня тут, в сумочке. Учиться буду, в мотористы сперва пойду. А уж потом — в небо махну. Ты, поди, не веришь?

— Верю… — сумрачно вздохнул Вахромеев. Уж он-то знал: задумает — сделает. Не девка — веретено кедровое.

— Ты, Коля, не серчай, и плохо про меня не думай. Для нас обоих так нужно, ты это пойми. Ступай домой, у тебя жена, дочка… А я половинками жить не умею и не хочу. По мне — либо все давай с горкой и присыпкой, либо — не надо ничего. Обойдусь, проживу.

Ни слез не было, ни вздохов — только короткий прощальный поцелуй. Сухим, горьким показался он на каленом ветру…

Ее легкая фигура уже скрылась за поворотом, а Вахромеев все так же изумленно и растерянно оглядывал окрестный листвяжник, кое-где забрызганный первой желтизной, будто старался навсегда запомнить это пустынное место, где так внезапно резко повернула его судьба, начисто оборвав вчерашние радости и надежды…

А слева, внизу, его ждала Черемша — неугомонная, прилипчивая, сварливая и добрая, полная людской суетности и припрятанных подвохов. Ленивая по утрам, буйная по праздникам, песенная и ласковая теплыми летними вечерами. Она даже не звала его, уверенная в том, что он, Кольша Вахромеев, от роду и до самой смерти принадлежит только ей и что дальние дороги для него заказаны навсегда. Она просто ждала.

Он обернулся, равнодушным взглядом окинул пестрые ряды крыш и вдруг уловил какую-то перемену в давно привычном пейзаже: что-то вроде бы сместилось или добавилось лишнее?

Радостно вздрогнул, сообразив, в чем новизна: пустое раньше Заречье жило муравьиной суетой. От самого моста и до Касьянова луга пестрели бабьи сарафаны и мужские рубахи, несколько телег вытянулось вдоль будущей улицы, а с краю, неподалеку от лесопилки, синими хлопьями дыма поплевывал гусеничный трактор.

Зашевелилась Черемша, тронулась Кержацкая падь!

Вахромеев представил прямую будущую улицу и подумал, что она развернется в строгом створе с самой плотиной, словно рожденное ею продолжение, вечный живительный корень, уходящий в зеленое буйство тайги…

Будут шуметь ветры, падать и таять снега, придут тяжкие дни лихолетья, но люди окажутся сильными, выстоят и выдержат все, потому что загодя копили годами силу, спрессовывая ее в граненых глыбах таежных скал.

Они думали о будущем и оставили этот след в завтрашний день.

«И бысть сеча зла…»

Пришел день, когда дрогнула, заколебалась чаша весов Истории.

Это случилось в июле тысяча девятьсот сорок третьего года в самом центре России, на знаменитой Курской дуге, которая гигантским коромыслом полгода держала на весу накапливающуюся боевую мощь противоборствующих сторон: в районе Белгорода — на одном конце, у Орла — на другом.

Здесь были сосредоточены лучшие дивизии во главе с лучшими генералами, самая новейшая боевая техника и самая грозная артиллерия. Советской обороне, местами глубиной до трехсот километров, противостояли немецкие танковые армии, те самые, что стальными лавинами неудержимо рвались на восток летом сорок первого и подошли чуть ли не к стенам самой Москвы. Они и сейчас, нацеленные на Курск, как на Ногинск два года назад, занимали свои традиционные фланги клещей.

Оберкомандовермахт [9] Верховное главнокомандование немецко-фашистской армии. , согласно приказу фюрера, начинало решающую битву войны — детально спланированную, всесторонне подготовленную операцию «Цитадель». Она должна была завершиться окружением и разгромом войск наиболее сильных Центрального и Воронежского советских фронтов и в последующем перерасти в операцию «Пантера» — с выходом немецкого танкового клина на оперативный простор.

В бункерах «Вольфшанце» [10] «Волчье логово» — ставка Гитлера в Восточной Пруссии, в районе Растенбурга. хорошо были осведомлены о мощи советской обороны, о крупных, технически оснащенных, группировках Красной Армии, о ее стратегических резервах в ближайшем тылу. Но тем лучше — значит, больше будет перемолото советских дивизий: фюрер жаждал реванша за Сталинград.