Николай Иванов - Разговор с незнакомкой

— Так попрохладнее будет, и в блюдце не надо переливать. Попробуйте так… О чем же я вам?.. Да… победы маленькие. Ну, победы не победы, а все же… Вот, скажем, парень один. И выпить его все тянуло больше других, и пошуметь. А тут намедни протянул я руну вот к этой полке, достал томик стихов, стал читать. И парень этот отставил стакан и не притронулся к нему весь вечер. А потом, когда проводил я их, вернулся, минут через двадцать позвонил. «Дай, — говорит, — дядя Кеша, стихи переписать про звезду…» Я оторопел сначала на минуту, потом отдал ему книжку. Бери, говорю, насовсем, береги только, храни. Жалко было отдавать, не скрою, книжка-то всю войну была при мне, да рука не поднялась отказать… — старик вздохнул, склонившись над чашкой.

— Скажите, а что же это за стихи такие… про звезду? — лейтенант звякнул чашкой о блюдце, отодвигая ее от себя.

— Стихи-то?.. Если интересуетесь, послушайте.

Старик отпил глоток уже остывшего кофе и прочитал мягким грудным голосом, чуть-чуть нараспев:

Лейтенант поспешно прикурил сигарету, глубоко затянулся дымом.

— Иннокентий Егорович, вы простите меня, полюбопытствовать хочу… Вы прежде, до пенсии-то, в театре работали?..

Старик ответил не сразу. Медленно раскурил трубку, подвинул лейтенанту пепельницу, отставил на край стола кофейник.

— Отнюдь. Перед вами всего лишь сельский учитель. И почему вы так подумали?.. Не скрою, пристрастие, правда, к театру я имел всю жизнь, особенно в молодости. В студенческие годы довелось посмотреть и Василия Ивановича Качалова, и Марию Николаевну Ермолову, и Станиславского… Одним словом, повезло — старый МХАТ, Малый!

Старик отпил из чашки еще маленький глоток холодного кофе, улыбнулся, посмотрев лейтенанту в глаза.

— Хочу в свою очередь спросить у вас: родом-то вы откуда? Москвич?

Лейтенант покачал головой.

— Смоленский. Федоровского района…

— Да что вы говорите?! — старик не донес трубку до рта, отложил ее на подоконник, машинально стал двигать к краю стола чашки, сахарницу, точно освобождая перед собой пространство, чтобы лучше видеть собеседника. — Мыслимое ли дело… — продолжал он, подперев руками подбородок. — Почти десять лет я учительствовал в ваших краях перед войной. В Дорогобуже, в Вязьме… Партизанил там же… И в Федоровке вашей бывал. Партизанская бригада у нас была подвижная, рейдовая. Церковь в вашем селе, если не изменяет память мне, красавица была, и без одной маковки, по-моему…

— Точно, — подтвердил лейтенант. — Наша. Реставрировали ее, правда, не так давно…

— И речка, как сейчас помню, узе-енькая, но вся в тростнике, в камышах. Петлей огибала мысок по-над лесом.

— Вот речки нет. Пересохла. Это я еще пацаном был, в школе учился.

— Жаль. Речка-то мне запомнилась особенно. Гнали нас вдоль нее каратели. Сначала мы из камыша отстреливались впятером, пока отходила основная группа, потом успели перебежать в лесок. Тут меня и того… — старик погладил ладонью правое плечо, потянулся опять к трубке. — Ну, верите ли, совершенно не почувствовал тогда боли. А когда уж отмахали километров десять, в глазах стало темнеть, и упал… А может, подогреем еще? — старик подмигнул лейтенанту, кивнув на кофейник.

— Нет-нет, спасибо. Да вы рассказывайте, пожалуйста…

— А что, собственно, рассказывать… Потом еще раза два ходил на задание, еще разок задело… Потом соединились с белорусскими товарищами и новый командир бригады, объединенной уже, запретил мне воевать, как отрубил… Будешь, говорит, товарищ Георгий, — кличка у меня была в отряде такая — детишек учить. Война войной, а дети должны грамоту знать, чтобы после войны смена нам была стоящая. Я было на дыбы: как это в лесу, в землянках отсиживаться… Но приказ есть приказ, и время военное. А детишек у нас было около сотни — мал мала меньше, да чуть ли не половина из них сироты уже…

— Неужели учили? — удивленно перебил лейтенант. — Обстановка-то какая, немцы кругом.

— Представьте, учил. Где по памяти, где по обгоревшим страницам учебников, которые по крупицам собирали в селах. Так в лесных землянках и занимались, пока не освободили Смоленщину да Белоруссию. А потом до конца войны работал снова в ваших краях и тоже едва ли не в землянках, область-то почти всю в руины превратили фашисты… Такие вот дела… Ну а ученики мои, грибочки лесные, боровички, как я их называл тогда, не забывают меня и по сей день. Крепкий народ из них получился, военной закалки. Есть среди них и дружки земляка вашего Юрочки Гагарина, они-то меня с ним и знакомили когда-то. А вы говорите — одинок! Отнюдь… Однако заговорил я вас, простите вы меня, старого…