Александр Бабин - Узник концлагеря Дахау

Председатель, подойдя к столу, снял с головы фуражку, комкая ее в руках, с болью в голосе сказал:

– Сельчане, тут вот какое дело: к нам в дом пожаловала проклятая война, – с трудом выдавил слово «война». – Гитлер сегодня утром напал на страну, уполномоченный только что от меня уехал. Вот оно как.

После его слов свадьба разом приумолкла. Председатель тоже молчал, смотрел на испуганные лица людей. Взгляд остановил на молодоженах. Иван прижимал к груди невесту, она, обмякшая, повисла на его руках.

Тишину нарушил гармонист, развернув на полную гармошку:

– Как родная меня мать провожала – а – а, тут и вся моя родня набежала. Ах, куда ты, паренек, ах, куда ты – ы. Не ходил бы ты, Ванек, во солдаты, – весело пропел он слова из известной песни.

При слове Ванек Татьяна всхлипнула и громко зарыдала, гармонист на секунды замолк и тут же раздухарился:

– Мужики, бабы, мы на свадьбе или справляем за упокой! Ну и война, что из этого, лиха беда начало! Красная армия всех сильней!

Председатель его осек:

– Немец, он тебе не японец, силенок у него поболе, с гармонью наперевес его не одолеешь. Сейчас главное скажу, уполномоченный от военкома привез список, он у меня в сельсовете. Мужики, к шести часам подходите, зачитаю, хотя и так его помню, – обведя глазами людей. – Петр Никифорович, готовься, тебя в первый эшелон внесли, завтра к обеду приказали прибыть в военкомат. Собери что в дорогу на первое время, а как оно там будет, кто его знает, может, и до войны не доедешь. Немца выкинут за шиворот, привезешь нам победу. Завтра всем селом торжественно проводим призывников, выделим подводы, сбор у конторы.

– А я в том списке есть, – не успокаивался хорошо подвыпивший гармонист.

– Вы с Иваном вторым эшелоном идете, дату военком не указал, – посмотрев жалостливо на жениха. – Может, с утра пришлет новый список, щас жизнь пойдет по-военному. У меня бабы на вас надежда, колхоз останется без мужиков, в список вписаны кому восемнадцать исполнилось. А некоторые на подходе, так что опустеет деревня. Лошадей приказали держать наготове, заберут на фронт, на быках и на коровах придется управляться. Пойду по дворам, как бы чего, – недоговорив, пошел со двора, все, молча, смотрели ему вслед, понимая, на его плечи ляжет жизнь в селе.

Петр Никифорович подошел к молодоженам, стараясь их подбодрить, сказал:

– И вправду, что же мы про гостей забыли. Сейчас уже ничего не изменишь, дорогие гости, давайте к столу, – приглашая их рукой.

Люди, как в замедленном кино, молча усаживались за стол. Иван с Татьяной, обнявшись, продолжали стоять. Никто из гостей уже не кричал им «горько», понимали – это лишнее, все думы у всех были о войне.

Гармонист подошел к молодоженам, положил руку на плечо Ивану и хвастливо сказал:

– А я не буду ждать второго эшелона, завтра же пойду добровольцем. Из ружья в утку на лету попадаю, что же я в немца-борова промажу, перья ему поощипаю! Иван, что нам ждать повестки, к тому времени война закончится, поможем нашим отцам, трое, двое – не один! – пытаясь шутить, хоть как-то поднять настроение у людей.

– Я тебя не отпущу, – прослезилась Татьяна, прижимаясь к Ивану.

– Все наладится, ну что ты, успокойся, – Иван попытался найти правильные слова, но не мог, понимая, если товарищи пойдут добровольцами на войну, ему оставаться в стороне нельзя, что подумают люди, под бабью юбку спрятался. Непригоже русскому человеку в кустах прятаться. А что скажет сосед, дед Самойл, старый вояка, измельчал русский народ, как потом жить в деревне, на порядок не выйдешь, от стыда сгоришь.

Гармонист, взял в руки гармошку и задорно заиграл плясовую, но никто из гостей не вышел на круг. Какое-то время еще поиграл и вдруг как будто протрезвел, отложил инструмент, подсел к отцу Ивана:

– Дядя Петя, одолеем мы врага, не может быть, чтобы правда была не на нашей стороне. Сталин, он ведь знает, что делать? – произнес повзрослевшим голосом, что все гости уставились на него. Повзрослел на десяток лет, понимали люди, понимал и он, стыдясь недавнего ребячества. Ведь там, на войне молодые парни, такие же, как и он, в это время воюют с врагом. И в эту минуту кто-то получил смертельную рану, лежит на поле боя, истекая кровью, и думает, неужели это конец жизни, но это не справедливо, его ждут дома мать, отец, любимая девушка. Он ведь еще молодой. Почему бог допустил такую несправедливость, человек должен умереть своей смертью, а не от пули. И почему эта пуля досталось ему, а не тому солдату, кто сейчас в атаке. И кто на этом свете решает, кому жить, а кому умереть.