Эрик Шабаев - Друг другу вслед

Он еще раз покосился на барчуков. Живут же люди, ничегошеньки, кроме игры, спанья на белых пуховиках и сладкой еды, не знают. Ни того, что есть на свете Красный Яр с пашнями и злой мошкарой, есть тайга, где из каждой колдобины жди бурого космача, есть порог, что пенится в версте от брагинской избы, есть и сами Брагины…

Поплутав по дворам и тупикам, Егорка вышел на реку, изогнутую как лук. По ее берегам раскинулись амбары, пристанские помосты, заваленные кулями с мукой, овсом и солью. С длинной вереницы плотов выгружали дрова. Как заводные, взметывались руки, передавая поленья по косогору.

Егорка постоял над рекой. Взмутненная до дна, она лениво несла на себе ржавые пятна, мелкий мусор. Невдалеке сидел старик с удочкой, глаз не сводил с поплавка; несколько рыбешек плескалось в стеклянной банке. А на братских порогах таймень или осетренок иной попадется на крюк — с трудом перетянешь через борт. И вокруг неумолчный гром, радуга коромыслом, свежесть первозданная!

За мысом, выше по реке, на крыльце кособокой сторожки, запрокинувшись назад, заливисто храпел какой-то бородач. У его ног разметался во сне кудлатый пес. Обок с пристанью дремотно загляделась в воду баржа…

Полуденное с белесым сверком солнце припекало все крепче, давило на темя, и Егорка почувствовал, что и его страшно тянет ко сну. Упасть бы, где стоишь, забыть обо всем, ничего не видеть и не слышать… «А батька, поди, волнуется!» — всплыло в голове. Он превозмог одурь, быстро зашагал на Пресню.

Егорка думал о том, что ждет их завтра у глазного доктора. Он бегом взлетел по лестнице, на миг приостановился — из хозяйской комнаты слышался незнакомый молодой голос, ему вторил сдержанный бас кузнеца Игната; Егорка боком вошел в кладовку, и первое, что бросилось в глаза, — было растерянное отцовское лицо, совсем такое же, как у людей на перекрестках.

— Народу кругом, ни проехать и не пройти. На пожар, что ли? — прогудел Егорка.

— Не пожар, кое-что пострашнее, — вполголоса молвил Терентий Иванович, — война с германцем. — Он трескуче закашлялся, помотал головой. — Принеси воды, глотка ссохлась.

В отгороженном занавеской углу, где стоял бачок, Егорка нос к носу столкнулся с Иринкой.

— Кто у вас?

— Дядькин знакомый. Работает в Мытищах.

Егорка отнес воду, вернулся к Иринке. Разговор в комнате не убывал.

— Честное слово, Игнат, надоело. Особенно донимают новенькие. Подходят, интересуются: из немцев будешь аль как? Отвечаю: мол, Медведевыми испокон века звались, а Блюхер просто-напросто барская затея… Не верят, черти. Мол, заливай, заливай.

— Василий, а вот… выйдет, как задумали, ну, а дальше? Страшно подумать — сами себе голова!

— Не робей, кузнец, ты ведь пресненский.

— Боязно все ж таки. Я, и вдруг…

— А что, плечи не выдюжат?

— Мобилизацией не кончится, как по-твоему?

— Ох, нет!

— А ведь забреют, Василий, и перво-наперво освободятся от нашего брата.

— Что ж, сходим, послужим. Только… будет это не к их радости, ей-ей!

Сквозь неплотно притворенную дверь Егорка видел: отца усадили в глубокое кожаное кресло, запрокинули голову, нацелились в его глаза какими-то круглыми штуковинами, надетыми на лбы. Смотрели долго, изредка бросая друг другу непонятные слова.

Потом седой доктор зачем-то подошел к столу, еще раз перечел бумагу, пронесенную отцом от самого Томска, посидел. Что-то его беспокоило, он встал, снова завел разговор с молодым помощником. И оба снова надвинули зеркальца, обступили Терентия Ивановича с двух сторон.

— Тебя, дед, в Томске пользовали чем-нибудь? — донеслось до Егорки, и тот удивленно покрутил носом: какой же он дед, ему всего-навсего сорок три года. Чудаки!

— А раньше, до томской лечебницы, видел?

— Самую малость. Человек ли идет, столб ли на дороге… Ну, а потом, как повязку сняли, — совсем ничего. Только вот на солнце когда гляну — вроде красное пробивается. Далеко-далеко.

Седой доктор взволнованно прошелся по комнате.

— Послушай, дед… — Он хотел сказать что-то, но передумал и, сев боком к столу, с брызгами набросал несколько слов на синеватом листке, запечатал в конверт. — Наведайся ко мне, скажем, послезавтра, а пока пройди на Никитскую, тут написано к кому. Побывай непременно… — И повернулся к двери. — Следующий! Что они там, заснули? — закричал, сердясь неизвестно на кого и за что.

— Ну, как? — с замиранием в сердце спросил Егорка, выводя отца из глазной больницы. Терентий Иванович молчал, плотно спаяв рот, весь одеревенев, и вдруг привалился к сыну, заплакал навзрыд. Егорка, словно маленького, гладил его по плечам, успокаивал и, не зная чем помочь, готов был сам разреветься.