Эрик Шабаев - Друг другу вслед

Егорка промолчал. Слишком непонятными были для него эти люди прохоровские. Тоже вроде бы русские, и говор у них почти такой же, что в деревнях под Братском, но все равно какие-то чудные…

Когда Иринка с Егоркой на обратном пути сворачивали в переулок, сбоку раздался лихой разбойничий свист. На заборе сидел чернявый соседский парнишка, оскалив зубы, целился по ним из рогатки. Оба, не сговариваясь, юркнули за угол дома.

— Ну, цыган паршивый! — Егорка погрозил кулаком, вспомнив, как тот вчера вечером напал на него с гурьбой огольцов.

— Он сам нет, у него бабка была цыганкой. Ой, идет сюда! — Иринка опрометью бросилась к лестнице.

Но чернявый, судя по тому, что рогатка была засунута в карман, шел с добрыми намерениями. Улыбнулся белозубо, подал руку:

— Не боись, я нынче не страшный.

— А я и не боюсь.

— Молодец! — похвалил его чернявый и предложил: — Пойдем на рынок, пошныряем? Смотришь, кое-что и перепадет!

— Что перепадет? — не понял Егорка.

— Не придуривайся. Небось папаня-то из каторжных? К его рукам тож прилипало, когда с глазами…

И не договорил, отлетел к забору от сильного толчка в грудь. Но, странное дело, не осерчал, не полез в драку, только почесался.

— А ты ловок. Умеешь бодаться! — Он смолк, озабоченно покрутил носом. — Забыл, черт… Маманька велела за тятькой проследить, на бирже он с утра.

— Зачем?

— Вытурили его с Прохоровки… Слово не то сказал, ну, мастер и взвился на дыбы. Теперь одна маманька всех кормит… Слетаем?

Егорка в нерешительности переступил с ноги на ногу.

— Далеко она… та самая?

— Рядом!..

Наперегонки вынеслись к Большой Пресне, пересекли ее. Вскоре показалась и биржа.

— Не отставай, — сказал чернявый, открывая скрипучую, на расслабленной пружине дверь.

Зала, похожая на сарай, из конца в конец разделялась деревянным барьером, за ним сидели господа, и к каждому тянулась длинная очередь. Шарканье ног по каменному полу сливалось с голосами, отчего стоял гул, напоминающий жужжанье огромного овода. Изредка доносилось:

— Кузнецы в отъезд! Кто кузнец, подходи!

— Землекопы есть?

— Е-е-есть!

Весноватый парень пробивался сквозь толпу, держа на плече топор.

— Куда? Ведь плотник! — остановили его за рукав.

— Все одно…

— Как так?

— Трескать-то надо? — огрызнулся весноватый.

— А вот и пахан мой, — весело сказал чернявый, приподнимаясь на носках. — Еще тут. Но смоется, ей-богу, смоется. Видишь замухрыгу около? Тот, с кем они стекла высадили в кабаке. Вечно вместе, друг от друга ни на шаг!

Егорка присмотрелся. Он думал встретить чудище под потолок, которое лютует каждую ночь на «галдарее», а увидел сгорбленного, тихого на вид человека. Замухрыга, тоже в опорках и исподней рубахе, был позадиристее. Он косился на весноватого плотника, хрипел:

— Здоровый, черт, оттого и счастье. А ты стой, и никакого тебе просвета!

Дружки перекинулись двумя-тремя словами с чиновником, отошли от барьера к окну. Чернявый зорко следил за ними, силясь угадать, что они собираются делать дальше. «Эка его корежит, — шептал он. — А ведь умаслит, ей-ей!» Замухрыга что-то горячо лопотал, ухватив приятеля за руку, тот хмурился, тряс головой, лез пятерней в затылок и наконец сдался, когда замухрыга вынул из кармана пятак.

— Уговорил! — чуть ли не радостно сказал чернявый.

Егорка думал о своем: «Степан осенью на завод хотел отвезти. Нет уж, не выйдет… Пускай сам глотает копоть, обивает пороги, а я из дому — никуда!»

Огромный город и отпугивал и манил. Егорка выбирался из дома на свет, брел, с каждым днем все дальше, по Средней Пресне, с обостренной цепкостью запоминая обратную дорогу. Как-то он дотопал до широкой улицы, не имеющей ни начала, ни конца; по ней в обе стороны катили коляски и пролетки, плелись ломовые, их обгоняли, чихая едким синеватым дымом, пронырливые тупоносые авто.

Вместе с другими пешеходами Егорка проскочил перекресток, замедлил было шаг, чтоб осмотреться, но толпа мигом притиснула его к стене. Кто-то бросил: «Эй, деревня, чего кол проглотил!» — и он испуганно шарахнулся прочь, совсем как буренка на камской переправе. «Господи, куда они торопятся, куда бегут сломя голову?» — недоумевал Егорка.

Тихая, будто прочерченная по линейке улица позвала за собой, выдвигая дома один краше другого, незаметно вывела к бульвару. За невысокой чугунной оградой, под присмотром дядек и нянь, играли маленькие господа, и при виде их на Егоркином лице появилась усмешка взрослого, много повидавшего на своем веку человека. На жатву б этих барашков, в работу от зари до зари, с ломотой в пояснице и пылью на зубах. Мать, бывало, выведет на поле Зарековских, самое большое в деревне, сунет серп в руку. «С богом, сынка, да колосья не пропускай, — скажет и на миг опечалится, но тут же добавит, подбадривая: — Тебе, вой, пошел восьмой, а я с шести лет впряглась. И ничего!»