Мартын Мержанов - Так это было

Подполковник Швейниц, который все время старался обставить свое участие в подписании акта множеством оговорок, счел нужным и в этот последний момент, прежде чем поставить подпись, сказать:

— Перед тем как подписать, я хотел бы оговорить, что я превышаю свои полномочия. Я полагаю, что мой главнокомандующий генерал Фитингоф примет эти условия, но я не могу нести за это полную ответственность.

Это была попытка сорвать или отсрочить подписание позорного акта.

Но генерал Морган, выслушав Швейница, неожиданно для него спокойно сказал:

— Мы это учтем.

Вся процедура подписания акта длилась 17 минут.

…2 мая Уинстон Черчилль быстро вошел в зал заседания английской палаты общин и сел за стол, явно обратив на себя всеобщее внимание. Он рылся в бумагах своей папки, делал какие-то записи и, выждав момент, попросил слова:

— Почти миллионная немецкая армия в северной Италии сложила оружие, — сказал он, — война на этом фронте закончилась.

Но английский премьер-министр не знал еще, что в Берлине тоже уже не стреляли и гарнизон столицы сложил оружие.

Горбатов и я в эти утренние часы были на площади рейхстага. В самом здании стрельба поутихла, и «внутренний гарнизон» начал постепенно вылезать из подземелья и сдаваться в плен. Рота Греченкова была выведена из рейхстага, расположилась по излучине Шпрее с приказом ждать сигнала о приеме пленных. В это время мне удалось увидеть героев рейхстага. Вот Степан Неустроев — уставший, небритый, в порванной на рукаве гимнастерке, в выпачканных мазутом брюках, в пыльных сапогах. Он весь еще полон боевого настроения и словно бы не понимает, что пришла победа. Вот стоит Греченков. Он спокоен. О чем-то весело беседуют Кузьма Гусев, Сьянов, Давыдов…

Здесь же встретил комдива Василия Митрофановича Шатилова. Удалось расспросить его о ходе штурма рейхстага. Мы спокойно прохаживались вдоль широкой лестницы, мимо избитых колонн рейхстага. Для того чтобы мне яснее была вся операция, движение батальонов от «дома Гиммлера» до этой вот лестницы, генерал нарисовал в моей записной книге довольно подробную карту, изобразил рейхстаг, полукругом — ров и скобками — батальоны, со стрелками, направленными на фасад парламента. Генерал аккуратно обозначил номера полков, фамилии командиров батальонов, стрелки контратак, наконец, цифру «14.25», время, когда первые роты Сьянова и Греченкова ворвались в рейхстаг.

Интересно, что спустя двадцать лет Шатилов уверял меня, что никаких карт никогда не чертил. Когда же я показал ему карту, он долго непонимающе глядел на нее, затем рассмеялся и тут же написал: «Через 20 лет подписал Шатилов В. М. 6.IV.65. Москва. А схему начертил 2 мая 1945 г.»

Но вернемся на Королевскую площадь. Увидев комдива, к нему подходили младшие офицеры, полковники, что-то докладывали, на что-то спрашивали разрешение.

Мы с Горбатовым лазили по обломкам бетонных плит, гипсовых фигур, перешагивали через перевернутые столы, ящики. Запах гари, кирпичная и известковая пыль затрудняли дыхание. Я видел, как Борис тяжело дышал и прикладывал руку к груди. Вышли на свежий воздух.

День выдался теплый и пасмурный. Лишь изредка сквозь рваные облака выглядывало солнце, и тогда виднее становились развалины домов и мрачные лица немецких солдат, шагавших мимо рейхстага. Продолжалась капитуляция. Солдаты бросали свои автоматы в кучу и так же нестройно шли дальше. В их глазах при этом не было заметно какой-либо печали.

Один, второй, десятый, сотый — все бросали свое оружие с такой легкостью и столь одинаковым, отработанным движением, словно они много раз сдавались на милость победителей.

На их лицах отражалось удовлетворение: будь что будет, а отныне я жив.

Шли колонны солдат, шли офицеры — лейтенанты, гауптманы, оберсты. Впереди колонн шагали генералы, руки их висели как плети, головы поникли, и все знаки различия — погоны, кокарды на высоких тульях, свастика на рукавах, знак верности нацизму, — померкли. Мраморные и чугунные короли, курфюрсты и полководцы были немыми свидетелями воинского позора. Даже мрачный орел, торчавший на пьедестале и так нагло взиравший на мир, словно опустил крылья и обмяк.

Перед нами проходила повергнутая фашистская Германия. К монументу одного из полководцев подошла группа советских бойцов и долго молча разглядывала его фигуру и доспехи.