Николай Иванов - Объект 217

Мотив песни «Там, вдали за рекой» напомнил о его собственной молодости, и Врагов прислушался, остановив часового, звуками шагов заглушавшего слова:

В темной роще густой Партизан молодой Притаился в засаде с отрядом. Под осенним дождем Мы врага подождем И растопчем фашистского гада…

Антон пел для себя. Возможно, впервые после лагеря Каминского имея возможность излить душу, проявить себя, выразить свои помыслы, вспомнить партизанский отряд.

Ни жена, ни сестра Нас не ждут у окна. Мать родная на стол не накроет. Наши семьи ушли, Наши хаты сожгли, Только ветер в развалинах воет.

Слова были незнакомы, но песни на фронте прижились, их переписывали и отправляли домой, негромко напевали про себя, а с военной точки зрения партизанская тактика в песне Антона грамотно отвечала реалиям обстановки: засада, подрыв эшелона – и вперед, к новым схваткам с врагом. Вот это по-нашему!

Хотя… Антон ведь тоже шел подрывать эшелоны. Но уже советские! Где игра, где истина?

Почему-то вспомнился начальник стройки. Наверное, он счастливый человек, потому что ему некогда всех подозревать, в каждом сомневаться. Он строит дорогу! А здесь же… здесь черт ногу сломит и мозги отправит на переплавку.

Песня замолкла, сидельцы перешли, скорее всего, на шепот, и впервые в жизни Врагов посчитал зазорным стоять под дверью и подслушивать. Передернулся от озноба. Несмотря на лето, ночь несла прохладу, и он обернулся к Гавриле:

– Принеси им телогрейки, а то замерзнут.

Кручиня ждал наступления сумерек по причине более прозаической, чем график работ. За те мгновения, что удалось пройти по узкой тропинке наедине с Натальей, в отличие от Семки он успел узнать и ее имя, и пригласить на свидание. Он не питал иллюзий по поводу своей внешности и не был уверен, что девушка придет, что она вообще вспомнит о быстротечном разговоре с недавним заключенным, но тем не менее приближался к полевому лагерю Прохоровой с легким волнением.

В округе перебрехивались собаки: кто-то взял на стройку своих питомцев, какие-то дворняги прибились сами по себе, учуяв запах кухонных костров. Изредка мелькали из-за закопченных окошек «летучих мышей» лучи света, хотя светомаскировку старались соблюдать и даже фонари зажигали лишь при острой необходимости: все прекрасно понимали, чем может обернуться пренебрежение безопасностью.

В ночи слышнее и звуки, и именно легкий скрежет щебенки подсказал Кручине, что Наталья все же ждет, переминаясь, в условном месте. Затрепетало сердце: значит, не безнадежна у него жизнь. Значит, не растерт в пыль выпавшей судьбой. Зато в сердце столько скопилось нерастраченной нежности и желания носить свою женщину на руках. Давно понял: только радуга способна спасти человека от тоски. И ее оттенки. Все черно-белое – это беспросветность и гибель.

Подошел к сидевшей на свежем пеньке, взволновавшей его женщине сзади. Поколебавшись, тронул за плечи, укрытые вместе с головой платком. Девушка встала, обернулась, и он отпрянул – перед ним была баба Лялюшка. Блаженно улыбнувшись, шутливо заарканила жениха платком и покачала в истоме головой:

– А сладко. Сладко побывать в чужом счастье.

– Извините. Я, кажется, перепутал, – принялся в мольбе прикладывать руки к груди Иван Павлович. Неужели Наталья так захотела подшутить над его возрастом? Зачем ей это понадобилось? Могла бы все сказать в глаза, он понятливый. А радуга – она больше зрительный обман, уходит так же легко, как и появляется. Мираж жалко… – Извините.

Баба Ляля остановила поклоны:

– Да разве ж я в обиде, что меня мужчина тронул, хоть и с перепутку? – пожурила невольная невеста. – Но я по делу, милый человек. Вот и решилась на обманку. Присядь.

Кручиня послушался из уважения к возрасту, хотя обида пронзала все тело.

– Тут давеча тебе про нашу Наталью несуразное наплели по малолетству… – начала баба Лялюшка.

– Я привык верить своему чутью, а не чьим-то словам, – сухо дал свою однозначную оценку Кручиня. Хотя по отношению к Наталье это теперь роли не играло…

Баба подняла руку – не гоношись, охолонь. Выслушай до конца.

– Наталья повела девчат на дальний участок, так что просила извиниться и сказать, что…

Слова Натальи баба передать не успела. Насыпь средь леса и косогоров даже в ночное время оставалась оживленной трассой, и чьи-то шаги заставили Кручиню напрячься. Если патруль, придется объясняться. Подобная участь ждала и бабу Лялюшку, и потому оба заступили за кустарник.