Пётр Селезнёв - Южный крест

Разрывы стали редеть, удаляться, потом сделалось тихо.

Игнатьев встал на колени, огляделся, сказал тупым, смертельно усталым голосом:

— А наваляли мы их — ничего. Порядком наваляли.

И засмеялся-закашлялся пересохшей глоткой. Он вдруг потянулся выше, еще выше… Ошалело крутнул головой и вскочил, замахал руками, заорал, засипел:

— Ребяты-ы!.. Ребятушки-и!..

Добрынину не верилось, он не мог, не в силах был поверить, что дошли, остались живы, что люди, которые к ним бегут, — свои…

— Ребятушки! — кричал Игнатьев. — Да господи-и!..

Подбежали двое солдат, Добрынину они показались чистенькими и ухоженными.

Один спросил:

— Это вы чесали?

А другой глянул кругом:

— Ого…

Семен Коблов смотрел на свои окровавленные руки. Игнатьев, точно вспомнил недавние опасения, заторопился:

— Вот, командир семьдесят восьмой дивизии. Полковник. На себе несем.

Солдат опять удивился, только уж совсем тихо, боязливо:

— Да ну?..

Оба стали шарить по карманам.

Потом пришли еще двое. И тоже стали удивляться. А Игнатьев замолчал. Сперва все говорил, говорил, торопился рассказать, а потом замолчал, сел рядом с Кобловым, покорно вобрал голову в плечи.

Кажется, Семен только сейчас осознал, что кругом свои, что линия фронта осталась позади. Однако не удивился. Попросил:

— У вас хлеба нет?

Пришел артиллерийский капитан, сердитый, с перевязанной рукой.

— Кто такие? — спросил он.

Солдат, торопливо переводя взгляд с капитана на Добрынина и обратно, заторопился неуверенно:

— Да вот, говорят… полковник. Будто командир дивизии. — Помолчал, пожал плечами: — Там кто их знает?..

Капитан прищурился.

Семен Коблов жадно ел хлеб, а Игнатьев стоял примолкший, словно ждал удара.

— Всех троих — в разведотдел, — приказал капитан. И когда один из солдат сказал «есть», прибавил: — Да смотрите!..

Игнатьев ссутулился, стал похож на старика. Потом нагнулся, произнес глухо, точно прощался:

— Товарищ полковник…

Дальше опять помнилось смутно: каша из походной кухни, крепкие, только из ремонта, солдатские ботинки… И нетерпеливый начальственный голос за дверью: «Это еще какой полковник?»

Нестерпимо, до черноты в глазах, болела голова. В солдатском, в чистом он лежал в теплой избе, на топчане; за окном пошатывался штык часового.

Это что, арест?

На другой день пришел молоденький подполковник, долго рассматривал документы, спросил:

— Как ваша фамилия?

Под самое горло подступил жар:

— Поставьте в известность командарма Жердина.

— О чем? — тихо спросил подполковник.

Добрынин почувствовал, как наливается бешенством:

— Я не потерплю хамства!..

Растворилась дверь, вошли трое. Генерал Жердин показался еще выше ростом, лицо неподвижное, злое. Других Иван Степанович не знал.

Жердин остановился возле стола — точно слепой наткнулся на стену:

— Иван… — Словно все еще не веря, отступил на шаг… Потом поднял его за плечи, тряхнул, засмеялся тихо, радостно, как-то по-домашнему. — Иван…

Через несколько минут тесно ехали в легковой машине, потом Иван Степанович спускался в штабной блиндаж, а часовые лихо держали винтовки «на караул». Неярко горела электрическая лампочка, телефонист повторял позывные, а подполковник Суровцев стоял навытяжку. На шее — домашний шарф.

Как тогда.

Навстречу шагнул невысокий человек с перевязанной головой. На Добрынина глянули пронзительно голубые застенчивые глаза:

— П-полковой комиссар. З-забелин.

Полковник протянул руку.

А Добрынин не мог оторваться от голубых глаз. В них жила детская безгрешность и чистота, только волосы у комиссара были поседевшие. Легкое заикание, выправку, «шпалы» на петлицах заметил, увидел минутой позже. Подумал: «Моя правая рука…»

Точно так же била немецкая артиллерия, сыпалась земля с потолка…

Все, как в тот день…

Что ж, значит, будем воевать.

Генерал Паулюс перелистывал, бегло читал донесения разведки, на лице не отражалось ни малейшего движения. Не отрываясь от бумаг, не поднимая головы, спросил:

— Генерал-лейтенант Жердин русского происхождения?

Адъютант, полковник Адам, склонился в учтивом полупоклоне:

— Так точно, господин генерал. Русский, — и едва заметно улыбнулся: — Чистокровный.

— Так, так… — Паулюс поднял голову, посмотрел на полковника Адама пристально. Что ж, первый адъютант армии может позволить себе шутливый тон. — А не скажете ль вы, что происходит в семьдесят восьмой дивизии русских? Полковника Добрынина сменил Суровцев, а через несколько дней командиром дивизии оказывается опять Добрынин… Что это значит?