Уильям Эш - Выбор оружия

Фрир устало покачал головой в знак протеста. Он все хотел сесть поудобнее и как-то неловко повернулся: краска сбежала с лица, дыхание перехватило.

Томас будто и не заметил, что Фриру больно.

— Я и сам порядочный индивидуалист, — говорил он, — и могу оценить драматизм положения. Более того, я вполне понимаю, откуда берется такой внутренний протест: это естественная реакция человека, когда он видит, что дело всей его жизни обречено. — Томас замолчал, словно в нерешительности, притворился, что со всех сторон взвешивает этот ошибочный поступок. — И все же странно, даже теперь, когда разум подсказывает вам, что положение безнадежно, вы не думаете о том, что прежде всего надо спасать товарищей. Видно, выводы более зрелых лет не очень-то влияют на нас.

— Не понимаю, — хрипло сказал Фрир. — Вы считаете, что я забочусь только о собственной смерти.

— А что еще могу я подумать? Вы и слушать не желаете ни о каких предложениях, а ведь могли бы остаться в живых — жить и работать для дела, в которое, по вашим словам, вы верите.

В глазах Фрира застыла растерянность; он старался сообразить, о каких предложениях идет речь.

Томас протянул руку, сгреб Фрира за сорочку у ворота и начал трясти повторяя:

— Отвечайте, слышите!

Голова Фрира моталась из стороны в сторону, пот капал на подушку. На миг встало воспоминание о допросе Шэфера.

— Ничего. Ничего не скажу. Ни единого имени для контакта. Ни одного канала связи. Ничего.

Томас выпустил его и откинулся на спинку стула.

— Разве я просил эти данные? — сказал он с деланным удивлением. — Речь идет о предложении, а вы толкуете это, как попытку заставить вас совершить предательство.

— Предложение?

— Да. В одном вопросе у нас, во всяком случае, полное единомыслие. Мы оба желаем остановить резню. Оба желаем, чтобы ваши друзья вышли из джунглей целыми и невредимыми.

Голова Фрира упала на грудь, и Томас снова начал трясти его, на этот раз более деликатно, но настойчиво.

— Послушайте, Возьмите себя в руки. Это очень важно. Речь идет о том, как спасти остатки вашей крохотной армии.

— Спасти их? — Веки разомкнулись, и взгляд уперся в стену.

— Да. О том, как вам спасти друзей.

— Они не хотят, чтобы их спасали. Они будут драться до конца.

— Потому что считают, что у них нет выбора.

— Его и нет — для них. — Фрир слегка покачал головой. Взгляд прояснился, он посмотрел на Томаса. — Если бы главное было — остаться в живых, они бы не начали борьбу.

— Они, видно, считали, что таким путем достигнут цели. Но мы-то с вами понимаем, что это невозможно, еще рано. — Томас чуть глубже вогнал клин между пленным и его товарищами. — Лучше посмотреть, чего мужик добиться моим способом, чем наверняка проиграть всё.

— Вашим способом?

— Я называю его так, потому что наизнанку вывернулся, отстаивая его. Власти полагают, что реформы можно проводить, лишь когда порядок будет восстановлен, — восстановлен, заметьте, на трупах ваших друзей. Некоторые из нас спорили, говорили, незачем ждать, надо начать немедленно — объявить общую амнистию и приступить к огромной работе по реабилитации. — Томас снова тряс Фрира за плечо. — Разве я б рискнул говорить об этом, если бы не наши беседы? Вы заставили меня поверить, что это возможно, что вы готовы помочь нам. Ну так вот, в конце концов мне разрешили действовать, и теперь только от вас — от нас с вами — зависит, чтобы народ этой страны не морочили больше пустыми обещаниями. Без вас мне не обойтись, конечно, и начальство должно знать, что вы согласны помочь осуществить наш план; но дело не только в этом, есть кое-что и поважнее; вы мне нужны, чтобы убедить ваших друзей сотрудничать с нами; тогда можно быть уверенным, что все будет сделано действительно в интересах страны. Прекрасно зная местные условия, они смогут критиковать наши предложения и выдвинут свои. Целые и невредимые, на свободе, они будут постоянным напоминанием, что нам следует держаться в определенных рамках. А если их уничтожат, то я, по правде сказать, и не представляю, что здесь будет. Не очень-то я верю, что соотечественники наши, — Томас подчеркнул связывающее их местоимение, — устоят перед соблазном вернуться к старому.

Отчаянная слабость мешала Фриру говорить, чуть слышные слова выталкивались с трудом:

— Я не сказал, что помогу.

— Прямо, может, и не сказали.

— Я ни на что не согласился, — уже менее твердо, словно он был вынужден признать, что скомпрометировал себя, разговаривая с врагом.