Уильям Эш - Выбор оружия

— Покорно благодарю!

— Вам меня не провести, Томас. Я отлично знаю, что у вас на уме. Вы хотите воспользоваться этим случаем и найти ход обратно в столицу.

— Возможно, — согласился Томас, — но это далеко не все. Я еще хочу, чтобы свалившаяся на вас удача послужила тому делу, в которое я действительно верю. И надеюсь, меня никто не обвинит в вероломстве, раз уж попутно я смогу запросто вытянуть из него ту информацию, что так нужна вам с Шэфером.

— Вполне вероятно, что и вытянете, хотя бы потому, что вас она мало интересует. В этой дурацкой войне всегда так: всего надо добиваться окольными путями. Я-то, впрочем, не верю, что у вас что-нибудь получится. Хотя, если ничего не выйдет, придется пустить в ход Быка. А так как его методы исключают любые иные, вам начинать первому.

— Ценю вашу прямоту. Я хотел точно знать, каково положение дел.

Томаса только позабавило, что его поставили на одну доску с пленником. У Лоринга, наверное, больше общего с этим раненым в изоляторе — та же вера в насилие, та же решимость убивать, пока не уничтожишь врага или сам не погибнешь. Томасу часто приходило в голову, что — очутись он между двух сильных партий, стоящих на такой точке зрения, — тот факт, что его позиция единственно правильная, никакого значения иметь не будет. Однако волнение при мысли о том, что ему предстоит самостоятельно вести допрос, связано было не только с надеждами на результаты этого допроса. Независимо от целей, которые им руководили, сейчас он испытывал удовлетворение оттого, что так успешно преодолел первые трудности. Вернулся Шэфер.

— Это Лиз, — сказал он. — Просит привести гостя к обеду. Вы как, Вик?

— Нет, пожалуй, — как всегда резко, — ты же знаешь, что обедом меня не заманить на партию и бридж.

Шэфер слишком привык к его манере, чтобы обидеться.

— Там Марго, — он подмигнул, — краса и гордость части.

— Эта липучка! — Лоринг коротко рассмеялся. — Ребята прозвали ее ванильно-молочным коктейлем, чтобы отличить от шоколадных, которые вечно трутся возле ворот. Вы уже добились успеха, Бык?

— В собственном доме? Не говорите глупостей, Хотя, может, над этим стоит подумать.

— Нет, — сказал Лоринг, — поеду-ка я лучше в город, сделаю налет на кафе «Парадиз». У меня нет времени возиться с женщинами, да еще с такими, что торгуются из-за цены.

Он встал и подошел к кучке младших офицеров и летчиков, собравшихся у стойки. Подозвав одного из них, Лоринг повернулся и вышел из клуба в сопровождении юноши, явно польщенного тем, что его пригласил с собой надменный, весь в орденах офицер.

— Хорошая черта у старины Вика, — снисходительно улыбнулся Шэфер. — Нет у него привычки крутить. — Ему было не совсем удобно приглашать Томаса после того, как Лоринг отказался. — Если желаете, милости просим, все-таки какое-то разнообразие по сравнению с карри.

А Томас подумал, что, сам не зная почему, предпочел бы, чтобы Лоринг пригласил его с собой в город. Впрочем, здесь, в этой грязи, есть ему определенно не хотелось.

— А почему бы и нет? — приглашение было принято в том же стиле, в каком получено.

— Мой «джип» внизу, на стоянке.

— Я подъеду на своей машине. Пока Томас шел к гаражу, зажглись фонари, по периметру окаймлявшие зону, и свет прожекторов, установленных на вышках по углам щетинившегося колючей проволокой забора, длинными иглами прошивал темноту и делал еще плотней густую паутину ночи.

Как только ввели Чрезвычайное положение, все европейцы за целые мили отсюда съехались в зону; потом армия установила контроль над районом, и плантаторы и владельцы бунгало вдоль реки вернулись к себе под крыло местной милиции, которая охраняла их ночью. Томас представил себе, что тогда здесь творилось, и это несколько примирило его с сегодняшним днем.

Он подумал, что, видимо, отсутствие женщин — если не считать двух медицинских сестер, живших рядом с изолятором, — придавало зоне сходство с лагерем военнопленных, в котором он пробыл три года во время войны. Часто днем, по дороге в контору или в клуб, его вдруг охватывало смутное чувство тоски, и он понимал, что все дело в колючей проволоке: из-за нее казалось, будто он все еще в «мешке», словно открытое выражение неугодных начальству взглядов опять привело его за решетку. И всегда становилось легче на душе, когда, посигналив фарами, он видел, как раскрываются ворота: какое облегчение думать, что эти затворы для других.

За сотни метров отсюда, у внушительного здания полиции, Томаса ждал за рулем «джипа» Шэфер. Он поехал впереди, а за ним и Томас на своей машине спустился вниз по дороге, которая связывала зону с торговым районом Кхангту; машины круто остановились у реки, там, где паром переправлялся к шоссе на другой стороне. Каждый раз, когда Томас проходил здесь мимо отвратительных лачуг, кое-как сляпанных из выловленных из реки обломков досок и консервных банок, видел эти конурки, перед которыми на корточках сидели хозяева, методически поворачивая головы и сплевывая; каждый раз, когда он бродил по берегу с рахитичными пирсами, нелепо вдававшимися в воду, или останавливался поглядеть на убогое уличное представление, нечто вроде комической народной оперы, — он снова и снова поражался, как могло случиться, что даже в это Кхангту вторглись события и идеи, изменившие облик всего мира. За жалким фасадом, кричаще ярким, в зеленоватом свете шипящих ламп, среди местного населения жил тот же неукротимый дух протеста, который взывал с черных заголовков и огрызался на каждый политический лозунг, предназначенный его обуздать. Даже здесь, несмотря на двойной заслон властей и почти сплошной неграмотности, звучал его приглушенный голос, к которому, навострив уши, прислушивался весь народ независимо от уровня понимания.