Борис Егоров - Время ранних разлук

Поначалу Стекловы жили в мире и любили друг друга. Лизе — жене Романа — льстило, что ее муж высокий и красивый, добрый и общительный, что он заслуженный и много раз награжден. Льстило и то, что он — художник.

А потом со временем увидела Лиза, что у соседок мужья некрасивые и не заслуженные, а живут эти семьи лучше.

Роман много работал, брал заказы, где мог, и его заработка вместе с тем, что получала жена, для семьи вполне бы хватило. Но не хватало! Не хватало потому, наверно, что Лиза, едва увидев у знакомых модную вазу или подставку для цветов, немедленно бросалась в магазин.

Не могла пережить она и того, что у соседки вдруг появилось платье лучше и красивее, чем у нее. Томилась, что «другим» дают квартиры, а Роман довольствуется двумя тесноватыми комнатами и не добивается большего.

Словом, как говорят, любовь кончилась — начинался быт.

И он — быт — стал еще более трудным, когда Лиза ушла с работы («хочу посидеть дома с ребенком»). Но с ребенком она не сидела, с ребенком сидела теща: Лиза бегала по подружкам, по портнихам и косметичкам.

А когда вечерами муж приходил с работы, в стенах стекловских комнат все громче звучала старая, избитая пластинка: «На работе, говоришь, был? А мне не важно, где ты был. Факт, что к жене не торопился. Любовницу, может, завел? Ну что ж, тебя полюбят, ты парень клевый». «Сидорчуки сегодня в новую квартиру переселились, а мы так и погибнем в этой конуре. Ты для семьи ничего не хочешь сделать». «Может, ты будешь упрекать меня, что с работы ушла? Какой же ты муж, если семью содержать не способен? Тоже мне — художник!» «Если бы я вышла замуж за другого, то не продавала бы старое платье, чтобы купить новое». «Другие на танцы каждый день ходят, а тебя не вытащишь. Даже показаться негде».

Роман молча выслушивал эти восклицания, перемежаемые всхлипываниями и слезами, иногда пытался оправдываться. Но в чем он должен оправдываться? Получался какой-то нестройный, растерянный лепет, от которого Лиза кидалась в истерику, кричала в голос. Тогда в комнату врывалась теща, причитая:

— Что ты делаешь с моей девочкой?!

И если это каждый день в разных вариациях, если любое слово, сказанное одним из супругов, вызывает у другого подозрение и раздраженность — недалеко и до разрыва.

И вот — снова жалобы, претензии, слезы.

Роман встает, говорит:

— Хватит, надоело!

— Ах, тебе надоело? Тогда уходи. Видеть тебя не хочу!

И он надевает кепку, уходит. Уходит из дому, идет к приятелю, а у того на столе лежит билет на поезд:

— В Архипку еду. Катай со мной. Отдохнешь, поработаешь, забудешься немного.

…Всю ночь не спал Андрей Степанович в Архипо-Осиповском. Курил трубку, вспоминал то, что выложил ему о своем житье-бытье Роман Стеклов. И еще вспоминал поездку в Ярославль.

Для Лизы и ее матери появление Андрея Степановича было столь неожиданным, что они растерялись: «Ой, что же вы?.. Как же вы?.. Написали бы… Мы бы встретили… Проходите, проходите».

Проходить Андрей Степанович не стал: из комнат доносилась музыка, шум. Там сидели гости. Так и разговаривал с ними на крылечке. Неприятный и смутный получился разговор. Теща жаловалась на Романа, который был ей «дороже сына, но оказался подлецом», горевала, что у Лизы «жизнь сломана: кто же ее возьмет с ребенком?» Пыталась всхлипывать, подносила к глазам платок, но слез заметно не было. А Лиза стояла молча, время от времени повторяя одно и то же: «Ничего, переживем».

Переживем? А зачем было писать письмо? Чтобы кому-то пожаловаться? Для чего сюда приехал он, Андрей Степанович? В письме было сказано: «…не знаем, как поступить…» Знают! Вот гостей принимают, танцуют, веселятся. И не почувствовал Андрей Степанович из разговора, что дом, из которого ушел хозяин, действительно осиротел, что когда-то здесь горела, а теперь угасла любовь. А может, и не было ее, любви? Хоть сказала бы ему Лиза: «Будете ему писать — напишите, чтобы одумался, вернулся…» Вместо этого Андрей Степанович услышал другое: «Будете ему писать — напишите, чтобы не забывал высылать на ребенка…»

И еще одна фраза, сказанная уже под конец: «… А в райком я все-таки пойду, пусть ему там пропишут». И это называется «не знаем, как поступить»? Ну а если «ему там пропишут», что изменится? Разве только жажда мести будет частично утолена…

Вначале беседы Андрей Степанович думал: «Не ко времени я пришел. Ну что ж, поговорю немного, а завтра продолжу. Приду, когда у них никого не будет». А потом ему вдруг стало ясно: не надо продолжения, сейчас — в гостиницу за чемоданом и — на вокзал.