Борис Егоров - Время ранних разлук

Когда мне приходится рассказывать свою биографию, я всегда думаю: с чего начать?

Обычно говорят: родился в таком-то году. Но биография человека начинается, по-моему, не со дня рождения, а позже — хотя бы с тех пор, как он помнит себя.

Я вспоминаю детство, и перед моими глазами возникает моя улица, мой дом. Воронцовская улица, дом 36.

Он стоит напротив часового завода. Этого завода раньше не было. Была фабрика папиросных гильз Катыка. Завод построили уже при мне. Серое здание из стекла и бетона, увенчанное круглой башней с часами.

В дни праздников оно ярко иллюминировалось. На фасаде горело множество электрических ламп. «Да здравствует XII годовщина Октября!»

Может быть, отсюда, с 1929 года, и начинается моя биография. Мне тогда было пять лет.

Каждый год 6 ноября вечером я сидел у окна и смотрел на праздничные огни. «Да здравствует XIII…», «Да здравствует XIV…»

В ночь с 6 на 7 ноября я никогда не спал. Сколько меня ни уговаривали лечь, я не соглашался, не отходил от окна: боялся проспать конницу, артиллерию. Ночью по Воронцовской улице из Алешинских казарм двигались на парад войска. Я мог пожертвовать всем ради того, чтобы видеть, как мимо нашего дома проходят конники. Они в буденновских островерхих шапках, с шашками. Я смотрю на них, и у меня от волнения перехватывает дыхание.

А утром наша улица звенит музыкой: идут демонстранты. Идут рабочие автозавода, первого шарикоподшипникового. Поют «По морям, по волнам», «Там, вдали за рекой…». Поют боевую песню о лихих эскадронах приамурских партизан.

Вместе с ребятами нашего двора я ношусь среди праздничных колонн.

А потом я пошел в школу.

Она находилась на Крутицком валу, в переулке, рядом с военными казармами. Во время перемен мы, мальчишки, смотрели с четвертого этажа, как на большой площадке, на плацу, скачут кавалеристы, как легко и красиво всадники берут барьеры.

Мы горячо обсуждали конные соревнования не только на переменах, но и на уроках. Иногда платились за это «удочками» — тройками. Для повышения успеваемости к нам в порядке шефства прикрепляли девочек. Девочки учились старательнее.

Однажды мой брат принес из библиотеки книжку о гражданской войне, о бойцах-комсомольцах.

Я читал ее, и у меня было то ликующее настроение, какое приходило ко мне, когда я видел алешинцев, отправлявшихся на военный парад. Только мне было уже не пять и не шесть лет, а четырнадцать с гаком.

Я читал не отрываясь до тех пор, пока не перевернул последнюю страницу. А потом долго не мог успокоиться: передо мною снова и снова мелькали люди, с которыми я только что познакомился и которые стали для меня родными, близкими, но вместе с тем такими недосягаемыми. И тут я решил: должен немедленно вступить в комсомол.

Но ведь мне откажут: мне только четырнадцать, а в комсомол принимают с пятнадцати.

Ждать я не мог и поэтому, достав из комода свою метрику, вооружился бритвой и резинкой… Через несколько минут мне было уже пятнадцать.

Позже, когда мне нужно было получать паспорт, я очень волновался: посмотрит на мою метрику работник паспортного стола и скажет: «Гражданин, ваш документ не внушает доверия…»

Но больше всего я волновался в феврале 1939 года, когда меня принимали в комсомол.

К счастью, подделку в райкоме не заметили, и вскоре я получил комсомольский билет.

Я всегда буду помнить этот год — тысяча девятьсот тридцать девятый. Этот год вошел в мою жизнь не только тем, что я стал комсомольцем. Произошло и другое, что надолго определило мою судьбу: я поступил в артиллерийскую спецшколу.

Весной, перед концом учебного года, в школе было комсомольское собрание. Разговор шел об одном: партия и комсомол зовут пятнадцатилетних ребят — сегодняшних семиклассников в артиллерийские спецшколы. Перед нами выступил артиллерийский командир со шпалой в петлице.

Тут же, на собрании, я написал заявление. А артиллеристом я себя чувствовал давно. Недаром ночи не спал, ожидая, когда по нашей Воронцовской проедут алешинцы.